вот какое. – После этих слов Рональд пробрался к серванту и начал там шуметь, выдвигая ящики. Звякнула склянка.
– Разобьешь, и будем мы втроем два куска доедать, – невесело сказала фрау Левски (поднос с пирогом она со стола не убирала). Отец тем временем поднес находку к окну, которое по-прежнему изливало на детскую кровать мерклый, болезненный свет.
– Оно, – заключил он. – Где стаканы?
– Я сама, – выхватила у него склянку удивительно тихо подоспевшая мать. – Уильяму поменьше, ему дадим пирога. Ребенок растет все-таки.
Уильям подумал, что, несмотря на забывчивость и равнодушие, быть взрослым, наверно, не так уж плохо – если им ничего не стоит отказаться от такой вкусной вещи даже в отсутствие гостей. Пока отец и мать делили между собой содержимое склянки (там, где это было возможно – на подоконнике), он с удовольствием вгрызался в сухую бисквитную корку и смаковал подсахаренную лимонную массу. Когда родители вернулись за стол, мать покапала оставшимся терпением на другой ломтик.
– Теперь как раз помягче будет, – уже радостно заметила она.
– Угу, – ответил ей полный рот. Мадлен ласково взъерошила приемному сыну волосы, смутилась, потом украдкой, под столом, потерла друг о друга ладони. «Завтра в умывальную», – строго наказала она самой себе и взялась за стаканчик, то же самое сделал Рональд. Отец и мать быстро выпили свои порции терпения.
Уильям схватил повлажневший кусок пирога и отправил его в рот целиком, но поторопился и начал прямо по-взрослому, с досадой, кряхтеть над скатертью. Фрау Левски засмеялась и стала хлопать его по спине, все крепче и крепче, и так увлеченно, словно приняла порцию усердия. Наконец он был вынужден сплюнуть немного бисквита обратно на поднос, чтобы мать оставила его в покое и только улыбалась.
Рональду ее радость не передалась. Он пристально смотрел на мрачно-зеленую стену и молчал. Вырвался жутковатый вздох.
– Заработался ты, – посочувствовала жена. – Когда смена?
– Завтра – в шесть-тридцать, – сквозь зубы ответил Рональд. – Но к обеду пустят, не волнуйся. Ох!
– Ложись, как раз хорошо успеешь выспаться, и боль уйдет.
– Ну уж нет! – возразил Рональд. – Я в уборную, – мучительно пояснил он и засобирался.
– Возьми тогда вылей ведро, – сказала она. – Не будет же всю ночь стоять.
Утром включили электричество. Фрау Левски быстро удалилась, а Уильям, который тоже проснулся рано и следил за ней полуприкрытыми глазами, вздохнул и свесил ноги с кровати. Он догадывался, куда она ушла, и от негодования начал болтать ногами взад-вперед, ударился пяткой о тяжелый деревянный ящик под кроватью и огорчился еще больше. Отец не должен был вернуться до обеда, но вот мама могла прийти в любую минуту, и притрагиваться к игрушкам он не смел. «Я возьму их в другой раз», – так решил он и поразмыслил, стоит ли теперь самовольно удирать из дому. Потом он как-нибудь объяснится, но если мама пошла в Школу… Учитель мог и в самом деле запретить ему приходить в Парк, в его угрозах не было никакого обмана. Ничего иного, как ждать и надеяться, Уильяму не оставалось. Он начал разглядывать