граждан нашего города. Спросим у некоторых из них, что они чувствуют фибрами души, услышав фразу «Есть такая партия "Народная совесть"» – с этими словами тележурналист поднес микрофон к несвежей физиономии Музяна.
Тот дохнул перегаром, но не в микрофон, а рядом: прямо в бубешник репортера.
Тележурналист зажал нос рукой – сейчас вырвет, вырви глаз. И отполз в сторонку за кусты.
Музян взял выпавший микрофон в свои руки и начал собственный блиц-опрос соратников.
– Пенсионеры за Крематория, в смысле Кремова, – это студент Кисельков.
– Студенты за Чапаева, – это уже старый пензельтон Малярчук.
– Интеллигенция за Трифона Гжечкина, – это уже Арнольд Люлипупенко (всё напутал, стервец).
– А вас, депутаты хреновы, на галеры, – это уже оператор телевидения, который тоже слегка глотнул, пока Кремов объяснял Люлипупенко, что и как надо делать.
Ромуальд пытался выхватить из рук Музяна микрофон, но тщетно. Еще и наваляли в придачу. По-свойски. Куда ему справиться со своим электоратом? Пришлось позорно ретироваться.
Сорвали весь репортаж в прямом эфире. Устроили драку (обычное, вообще говоря, дело, если смотреть телевизор). Режиссер рвал на себе волосы. По всем верояткам, не в первый раз. Поэтому он и лысый такой.
Хотя другие утверждают: отпиарили Кремова по максимуму. Да и рейтинг канала сильно вырос – всё-таки не примитивный столичный розыгрыш.
Глава 12
11.42
Раздавая задания для самостоятельной работы лицеистам, Савелий мысленно совершил краткий экскурс в прошлое…
Лет двадцать назад он с отличием окончил физико-математический факультет пединститута. Работал сначала ассистентом, потом старшим преподавателем, потом доцентом. Всеобщий респект и уважуха. Так бы и зарос мхом до пенсии. Но тут перестройка. Вихри враждебные и первое громкое увольнение за свободу слова, которую каждый истолковал по-своему: материться можно, материть – нельзя.
Сидел полгода дома без работы, грыз ногти. И тут однажды в банке – пришел старые купюры обменивать – встретил одноклассника своего, Сашу Четверкина.
– Такие люди и без охраны. Какими судьбами, человече? – воскликнул Четверкин.
– Да вот – купюра рваная. Сказали только в банке и можно обменять. А ты? – обрадовался появлению Сашка Бодуненц.
– Из командировки в Палермо. Сицилия. С симпозиума по обмену опытом. Мешок зеленья привезли на конвертацию… Ты-то где ща воркуешь? Всё там же в педе?
– Нет, безработный.
– Надо же! Кидалово! Кто бы мог подумать?.. А айда к нам, в лицей! Я в него после восьмого класса, когда из школы турнули, откинулся. Напильником помахал, тисы помучал – от звонка до звонка, пока перестрелка-перетерка, в смысле, перестройка не началась.
– А сейчас где?
– Смотрю и присматриваюсь. Авторитет отрабатываю.
– Спасибо, Сашок! Не знаю, как тебя и благодарить.
– И не нужно, – махнул рукой Квартет. – Я ведь к тебе почему так. Потому что ты