долбанул гранёным стаканом с недопитой бурдой об стол, подхватил с пола свой портфель. Свой громадный такой портфелище, и что только он в нём таскал? Черепа, должно быть, и не одного только бедного Йорика. Походка его, тяжёлая по обыкновению, утяжелилась грузом презрения и нежелания когда-либо ещё в жизни видеть ту, что проронила это вражье словцо.
«Он меня не забудет». Остальные девчонки из его окружения потянулись за отличником безмолвным, но осуждающим гуськом.
– Такой кофе вкусный, и не допил, – сказала Аня им вслед.
– Да вопще, чё к чему? – сказала Танька.
«Ну и пусть топает. Битюг владимирский. Близко не принц никакой и даже не тень отца его. Обыкновенный… зубрила от сих до сих, он и Гамлета-то в глаза не видел, ни в книжке, ни в кино».
Мысленный фонтан клокотал лишь внутри, наружу ему было заказано. Таня не была посвящена в роман века. При её общительности он мог бы стать достоянием всей школы, включая педсовет. И без того моральный облик Анны Маниной уже с трудом тянул на моральный. А ей ведь ещё нужна характеристика.
Попасть в «десятку»
До звонка оставались ещё минуты, можно постоять у окна в коридоре. Любимое занятие: прожигание окошек в мир. Приставляешь палец подушечкой к куску льда, в которое превратилось оконное стекло, – вот тебе оконце. А можно прижать всю ладонь – жжёт, как огнём. Ничего, потерпишь, зато окно так окно – целый двор виден.
– Не пойду больше в буфет, и не тащи меня. Целых шестнадцать копеек на этот кекс угрохала, можно было марки купить «Цветы альпийских долин», – бубнит Аня, отвернувшись к окну.
– Чё тебе эти марки, из-за них что, с голоду помирать? Копишь, копишь… Ну когда расскажешь, где ты была тогда? – умоляюще проблеяла Танька, дожёвывая свой кекс.
– У-уй! Вот пристала!
– Пристала, да? Счас ещё не так пристану! – Танька, кое-как обтерев руки о фартук, хватает подружку сзади поперёк туловища и с силой мотает её из стороны в сторону, вытряхивая из неё ответ.
– Да отпусти ты! Скаженная, – Аня отпихивает Таньку от себя. – Совсем, что ли! Просила же, не делай так!
– А я тоже тебя сколько просила – расскажи… – рот у казачки до ушей, не обижается. – Чё б тебя трошки не потрепать, легкота одна, когда не в обмороке.
Казачка эта… Нет, ну это ведь не означает, что они перестанут видеться и дружить с Танькой – если Аня перейдёт в другую школу. И всё же малость скребло. Здорово было бы сманить и её тоже. Увы. По инглишу у Тани твёрдый трояк, и не получалось вытащить её хотя бы на четвёрку. Не шёл он у неё. Зачем ей английский, если она собиралась в медсёстры? Да и с русским-то у неё было не всё так гладко: «Не скажу мамы».
– Ну что тут рассказывать! Ещё ничего не понятно.
Не хотелось говорить об этом, вообще ни о чём. Навалилось чувство потери. Ненужности. Собственной лишности. Потерять, даже не обретя, – такое под силу только умельцам вроде неё. Какая там личность, ха-ха – одна сплошная лишность. Такое знакомое, почти неотвязное чувство. С первого класса, подумать только!
Вот она,