Ясно, что тебя будут выселять, все-таки учреждение. Ни в коем случае не соглашайся на угол. Вас пятеро, как здесь говорят, пять душ. У тебя ребенок, больная мать, братья-школьники. А влезешь в угол – годами не выберешься. – Она недвусмысленно усмехнулась. – Соловьевым ты, конечно, не воспользуешься, а то можно бы… В крайности я своему подскажу. Запомни: здесь не в деревне – здесь все можно… Как говорят, хочешь жить – умей вертеться. Учись, пока я жива! – И Ирина неожиданно хлопнула Анну по плечу.
На перекрестке разошлись. Анна смотрела вслед подруге до тех пор, пока она не скрылась в темноте.
– Вот как, ну и ну: век живи – век учись, – неопределенно произнесла Анна вслух и строго поджала губы.
Алешку с Саней без труда определили в поселковую школу – доучиваться. А через десятидневку мать, как божий дар, рассматривала новенький паспорт, первый паспорт в ее жизни.
Анна только восхищалась собой, как и мать ею – все так складно получалось.
– Вот тебе и «бочком» да «валиком», во, мальчишки, учитесь! – Анна восторженно смеялась. – Квартиру бы еще «оторвать», на новом бы поселке!..
Она не послушала совета Ирины – выжидать – и вскоре направилась к Кузнецову, к заместителю начальника строительства по кадрам и быту.
Он сидел за зеленым сукном стола: маленький, большеголовый и плосколицый, с беспорядочно вьющимися волосами.
– Пишите заявление, поставим на очередь, – не выслушав, ответил Кузнецов. И только Анна решила пустить в ход мягкое упрашивание, как он неожиданно вскочил из-за стола и, хватаясь за голову, закричал: – У нас семьи в палатках живут! А вы в доме – и тоже с ножом к горлу!
А Анне стало вдруг досадно-горько и уже не хотелось упрашивать, хотелось уязвить, осадить – но как?
– Во-первых, я без ножа, во-вторых, вы что это кричите? – Она натянуто усмехнулась. – Можно подумать, что вы сами с семьей в палатке живете, а не занимаете финский домик.
– Я же вам сказал: пишите заявление, поставим на очередь, – уже спокойно или равнодушно повторил Кузнецов…
«Все это пустые слова, а очередь на годы», – размышляла Анна и пугалась безысходности.
А сын куксился, прихварывал, хотя теперь около него были неотлучные няньки. Но не хватало воздуха и покоя.
– Пойду к своему, в его руках тоже сила, – как-то в обед, сокрушенно вздохнув, сказала матери.
– А што, дочка, сходи, пожалуй, он, кажись, ничего, мабудь, пособит.
Анна молчала, молчала и мать, не разумея сомнений дочери.
– Вот так… может быть… – Анна легонько покачивала головой. – Ты, мама, если что, не суди меня: семь бед – один ответ.
Мать что-то гукнула себе под нос и, припадая на больные ноги, отошла подать второе.
7
С утра Соловьев был хмур – с утра «бегал» по кабинету. К нему приходили – он принимал, но каждый раз повторял:
– Аня, по личным я не принимаю, меня нет…
О причине его плохого настроения Анна догадывалась, хотя в подлинности своих догадок и сомневалась. Полгода назад арестовали прораба