Нет, не переживает – он сам становится временем, – даже больше, чем время и больше, чем мир… Ты понимаешь, что это значит?
Маргрет: Это значит, что из тебя никудышный рассказчик, вот что.
Горацио: Это значит, Маргрет, что рассказ сам рассказывает себя, когда захочет, выбирая для этого место, и время, и того, кого он заставит заговорить. Поэтому тебе остается только ждать, когда он поймает тебя в свои силки и заставит взяться за перо, чтобы убедиться, что ему дана власть делать обыденное – тайным, а преходящее – вечным… Все же прочее, – это только пустое сотрясение воздуха.
Маргрет: Слова. Слова. Слова… Стоит тебе заговорить об этом, как я начинаю умирать со скуки. Лучше почитай мне еще.
Горацио: Тебе не интересно?
Маргрет: Да, читай же!
Горацио (открыв лежащую на коленях книгу, немного обиженно): Ладно, если хочешь. (Читает). «И поразил Господь дитя, которое родила жена Урии Давиду, и оно заболело. И молился Давид Богу о младенце, и постился Давид, и, уединившись, провел ночь, лежа на земле. И вошли к нему старейшины дома его, чтобы поднять его с земли; но он не хотел и не ел с ними хлеба. На седьмой день умерло дитя и слуги Давидовы боялись донести ему, что умер младенец; ибо, говорили они, когда дитя было еще живо, и мы уговаривали его, и он не слушал голоса нашего; как же скажем ему теперь: «умерло дитя»? Он сделает с собой что-нибудь худое. И увидел Давид, что слуги его перешептываются между собою, и понял он, что дитя умерло, и спросил Давид слуг своих: умерло дитя? И сказали: умерло. Тогда Давид встал с земли, и умылся, и помазался, и переменил одежды свои, и пошел в дом Господень и молился. Возвратившись домой, потребовал, чтобы дали ему хлеба, и он ел. И сказали ему слуги его: что значит, что ты так поступаешь? Когда дитя было еще живо, ты постился и плакал, а когда дитя умерло, ты встал, и ел хлеб, и пил? И сказал Давид: пока дитя было живо, я постился и плакал, ибо думал: кто знает, не помилует ли меня Господь, и дитя останется живо? А теперь оно умерло; зачем же мне поститься? Разве я могу возвратить его? Я пойду к нему, а не оно ко мне…» (Подняв голову). Ты плачешь?
Маргрет: Вот еще. (Смахивает слезы).
Горацио (негромко): Маргрет…
Маргрет: Ну, что ты ко мне привязался? Я не плачу.
Горацио: Нет?
Маргрет: Да!
Горацио: Так плачешь или нет?
Маргрет: Ты мне надоел! (Швыряет подушку в Горацио).
Горацио: Моя подушка!
Маргрет: Вот с ней и обнимайся.
Горацио: Ты, кажется, ревнуешь?
Маргрет: Еще чего.
Горацио: Ревнуешь! (Швыряет подушку в Маргрет).
Маргрет: Ты мне сделал больно!
Горацио: Не я, – соперница.
Маргрет (швырнув подушку в Горацио): Так на ее обратно!
Стук в дверь. Горацио и Маргрет молча смотрят друг на друга. Короткая пауза.
Маргрет: Ну, открывай же.
Горацио: Хоть что-нибудь накинь.
Маргрет: И не подумаю.
Поднявшись, Горацио отпирает дверь.
Бернардо