курсе. Моя основная работа заключалась в том, чтобы стирать карандашные пометки в оркестровых партитурах, которыми пользовались в прошлом сезоне. Но как только я управлялся со всеми нотами, сезон снова заканчивался, нам возвращали очередные партитуры, и получалось, что работа у меня всегда не сделана.
Я засмеялась:
– А я большую часть рабочего времени стираю в книгах пометки, сделанные цветными мелками.
– Некоторым книгам разноцветные пометки пошли бы только на пользу! – пошутил Гленн не слишком удачно, но я не стала судить его строго, он тоже успел выпить.
– Я люблю разглядывать людей, когда играю, – поделился он. – Но сегодня, я смотрю, они развернули рояль к стене.
Он бросил взгляд на человека в недорогом костюме и фартуке: тот указывал подбородком в сторону фортепиано и стучал пальцем по наручным часам. Гленн поставил бокал и вытер руки салфеткой.
– Вот черт, – выругался он. – Вечно отмораживаю себе пальцы прямо перед тем, как сесть за инструмент.
Он поднес ладони ко рту и подышал на них. Он смотрел мне прямо в глаза, и было очевидно, что он старается очаровать и заворожить, чтобы не дать мне отвести взгляд. Ему это удалось.
– Что для вас сыграть? – спросил он, прежде чем удалиться к роялю.
– Что-нибудь, от чего эти ребята раскошелятся.
– Вверну куда-нибудь “Братишка, не подкинешь десять центов?”[34], – сказал он, смеясь.
Он все не уходил.
– Послушайте… – Гленн замялся и сделал глубокий вдох, как будто я не знала, что принято говорить после этого “Послушайте…”. – Меня торопят, и времени пообщаться сегодня уже не будет, но на следующих выходных у меня премьера одной вещи. То есть не у меня премьера, а у оркестра, но они будут играть мою вещь. Это джаз и, знаете, совсем не заунывно. Вам непременно надо прийти.
Я удивленно вскинула брови и кивнула.
– Ну, то есть я там, конечно, буду все время на сцене, но после концерта мы устраиваем вечеринку.
– Может, выберусь, – ответила я.
Он достал из кармана визитку, написал на ней: “Старр Холл, 15.00, суббота, 3 декабря”, адрес и свой телефон и вложил карточку мне в руку. Потом он поднес мою ладонь к лицу, и на мгновение мне показалось, что он ее сейчас поцелует.
– Вы умираете? – спросил он вдруг.
– Что? – переспросила я.
– На фортепиано. Играете?
– Да.
– Я так и подумал. Хорошие пальцы.
Он наконец направился к своему круглому табурету, на ходу улыбаясь мне через плечо и сверкая зубами, белоснежными, как его рубашка.
Я развернулась и встретилась глазами с Рокки, который припарковал свое кресло поближе к оливкам. Он как-то сказал мне: “Во всем есть свои плюсы. Поскольку людям неловко подойти ко мне и заговорить, никого не смущает, если на вечеринке я сижу один. Они думают, что это мое естественное состояние. Поэтому мне не надо волноваться, что обо мне подумают, – можно просто спокойно сидеть и за всеми наблюдать”. Я тогда возмутилась: “Ты сам понимаешь, что говоришь ерунду! Люди ничего