из партии и «выбрасывали» из академии «правых». У обвиняемых под давлением вымогали признания. Хрущев охотно верил слухам и клевете и не принимал никаких оправданий. Собственно, в академии он организовал моральный террор. Ломал слабых, шантажировал и клеветал на сильных. Создавая нетерпимо-напряженную обстановку вокруг, он чувствовал себя легко и свободно. Никита Сергеевич понял, что человек слаб, что в жизни важно не то, кто ты есть на самом деле и на что способен, а то, каким ты кажешься. Интеллигент всегда спасует перед наглостью, выдаваемую за откровение и смелость, и здесь его можно взять голыми руками, скрутить и выбросить. Возвышения можно добиться не путем приобретения знаний и ума, а путем уничтожения тех, кто умнее и больше тебя знает.
Уже будучи в отставке, Хрущев будет утверждать, что в те годы (в отличие от последующих кровавых чисток) все решалось «в дискуссиях и при помощи голосования». Это прямая ложь и увертки, желание все свалить с больной головы на здоровую. Атмосфера, в которой проходили эти «дискуссии», была сродни террору.
В эти годы Ежов часто приезжал в академию и встречался с Хрущевым. О чем они говорили, никто не знал. Но после этих встреч и разговоров обязательно кто-то исчезал из академии. Неизвестно, куда делись слушатели
Воробьев, Макаров, Пахаров, Левочкин. В поздних воспоминаниях Хрущев лицемерно будет сожалеть об их гибели, но ничего не скажет, что именно он, а ни кто другой, виновен в их трагической кончине.
В своем стремлении пробиться наверх, Хрущев не считался ни с чем и ни с кем. Он был большим сталинистом, чем сам Сталин. Показателен такой пример: 20 ноября 1930 года партбюро академии под руководством Хрущева приняло резолюцию о недоверии к «покаянию» Бухарина, а 22 ноября «Правда» отозвалась о том же «покаянии» мягко и с пониманием. Тут уж получился явный «прокол». В срочном порядке Никита дал отбой и продиктовал новую резолюцию: «Данная в постановлении прошлого собрания оценка заявления т. Бухарина– неправильна, это является политической ошибкой левацкого характера. Собрание эту характеристику отменяет».
Раскаявшийся грешник
Хрущеву было предоставлено право выступить на Бауманской конференции. Об этом его накануне предупредил Каганович.
– Расскажи делегатам, как ты отстаивал линию партии в Промакадемии, – сказал Лазарь Моисеевич. – Сталину будут известны все выступления делегатов.
Такого подарка Никита не ожидал. То, что его речь будет известна Сталину, буквально окрылило его, и он не скупился на резкие выпады в адрес оппозиции.
– Эти бухарино-рыковские выродки, – шумел Никита с трибуны конференции, – эти подонки, эти троцкистские последыши и враги народа мешают нашему движению к счастливой жизни, к которой ведет нас товарищ Сталин.
Никита первым из числа делегатов и, видимо, первым в стране призывал к физической расправе с оппозицией.
– Всю эту «правую» нечисть, – кричал Никита, – мы исключали из партии и выбрасывали из академии. Но этого, очевидно, им мало, им неймется, и пора