был выкопан глубокий арык. По арыку текла мутная вода, но на поля она не попадала. Ответвления для полива были заложены крупными камнями. Впрочем, время полива уже прошло – скоро нужно убирать урожай, но судя по низкорослой ржи и вяло растущему хлопку, ходжа догадывался, что мираб дерет за полив столько, что земледельцы едва позволяют себе пользоваться водой. Но ведь вот она – течет мимо, бесполезно перекатываясь вдоль высоких крутых стен арыка и убегая неизвестно куда. Казалось бы, отвали камни и пользуйся. Но нет, нельзя. Не дай бог, заметит слуга мираба или он сам – горе тому, кто самовольно будет пользовать воду из арыка…
Насреддин все больше хмурился, глядя на мучения этих несчастных людей, ковырявших мотыгами ссохшуюся, спекшуюся в такыр землю. То один, то другой из работавших на полях поднимал голову, тяжело распрямляя усталую спину, и приветствовал старого незнакомого человека, едущего на ишаке. Ходжа без устали кланялся им:
– Салам, салам, доброго дня, удачного урожая…
Бедняков в этом селении, как и везде, где ему до этого приходилось бывать, было слишком много. И беды было много, и горя. Так что ходжа Насреддин никак не мог остаться в стороне. Ему непременно хотелось помочь этим несчастным забитым людям, давно разочаровавшимся в жизни, но торопиться было нельзя – нужно сначала хорошенько разобраться во всем, что здесь творится.
Вдруг ходжа Насреддин остановил осла.
На поле, мимо которого он проезжал, ругались два человека. Один из них, немолодой, с худым и потным лицом, был в длинной, некогда белой рубахе и серых рваных штанах. Другой – полная ему противоположность: хорошо одетый, высокий и статный молодой человек, подпоясанный дорогим платком и в новой тюбетейке. Тот, который молодой, размахивал перед носом дехканина свернутой в трубочку бумагой и что-то требовал. Дехканин отпихивал заскорузлой рукой бумагу и с пеной у рта доказывал обратное.
Насреддин спешился и медленно приблизился к спорщикам.
– Ты вернешь все! – неистово размахивал руками богато одетый. – Или ты думаешь, мой хозяин должен за просто так кормить вас, оборванцев?
– Но я расплатился с ним за те полмешка зерна еще весной! – не соглашался с ним дехканин. – Я батрачил на него два месяца, забросил свое поле…
– Э-э, а кому сейчас легко? – со всем возможным презрением фыркнул молодой. – Думаешь, Зариф-ако легко? Давай вам всем в долг, зная, что не вернешь. А вы, пользуясь его добротой, отказываетесь возвращать долги.
– Да ты что! – челюсть у дехканина отвалилась. – Это твой-то хозяин добрый? Да такого живоглота еще свет не видывал! Дерет три шкуры, заставляет батрачить на себя. Ты глянь на его поле и на мое. По-твоему, я должен бросить свой урожай и идти убирать его? Так, что ли?
Дехканин взмахнул остро отточенным серпом, и слуга богатея попятился.
– Но-но! – погрозил он дехканину пальцем. – Говори да не заговаривайся! Живо встретишься с нашим досточтимым кази, и тогда тебе вовсе не видать твоего урожая. У меня здесь все записано! –