Владимир Шемшученко

Мысль превращается в слова


Скачать книгу

я – двадцать пять сигарет

      И с ветки сорвавшийся листик.

      Мы будем сидеть vis-a-vis,

      Пока не опустится темень,

      И ради надмирной любви

      Пространство раздвинем и время.

      Мы станем глядеть в никуда

      И думать о чём-то не важном —

      Сквозь нас проплывут господа

      В пролётках и экипажах,

      Улыбки сиятельных дам,

      Смешки, шепотки одобренья…

      Последним проедет жандарм,

      Обдав нас потоком презренья.

      А ночью в дрянном кабаке,

      Где слухи роятся, как мухи,

      Он – в красках,

               я – в рваной строке,

      Хлебнём модернистской сивухи.

      Забудем, что есть тормоза,

      Сдавая на зрелось экзамен,

      И многое сможем сказать

      Незрячими злыми глазами.

      И к нам из забытых времён,

      Из морока рвани и пьяни

      Подсядут: художник Вийон

      И первый поэт Модильяни.

      Заполярье

1

      Ненасытная печь за поленом глотает полено.

      На исходе апрель, а в тайге ещё снега по грудь.

      Скоро лёд в океан унесёт непокорная Лена,

      И жарки расцветут,

               и не даст птичий гомон уснуть.

      Где-то там далеко облака собираются в стаи.

      Где-то там далеко людям снятся красивые сны.

      А у нас ещё ветер весёлые льдинки считает

      На озябших деревьях, и так далеко до весны.

      Тишину потревожил испуганный рокот мотора.

      Не иначе сосед мой —

               рисковый, бывалый мужик —

      До того одурел от безделья и бабьего вздора,

      Что по рыхлому льду

               через реку махнул напрямик.

      И опять тишина.

               На сей раз проскочил-таки, леший.

      От души отлегло. Я бы так ни за что не сумел.

      В эту пору на лёд

               не ступают ни конный, ни пеший,

      А ему хоть бы хны.

               Он всегда делал то, что хотел.

      И за то пострадал,

               и срока отбывал на Таймыре,

      И на выселках жил

               от верховьев до Карских ворот,

      Пил еловый отвар,

               кулаком плющил морды, как гирей,

      И выхаркивал лёгкие

               сквозь окровавленный рот.

      Он глядел на меня,

               усмехаясь, в минуты застолья

      И на третьем стакане

               меня зачислял в слабаки,

      А глаза изнутри

               наполнялись любовью и болью —

      Так на небо глядят

               пережившие жизнь старики.

2

      Он был болен и знал, что умрёт.

      Положив мою книгу на полку,

      Вдруг сказал: «Так нельзя про народ.

      В писанине такой мало толку».

      Я ему возражал, говорил,

      Что традиции ставят препоны,

      Что Мефодий забыт и Кирилл,

      Что нет места в стихах для иконы.

      «Замолчи! – оборвал он. – Шпана!

      Что ты смыслишь! Поэзия –