ловить поставили! Крамолу жечь каленым железом. Вот и жги, вот и лови.
– Так ведь там же и крамола…
– Беги отсель, и думай, как свою вину загладить. И помни, доносчик, я на тебя крепко зол! И голову тебе непременно отверну.
Князь одел белые лайковые перчатки и немного пришел в себя. Задумавшись, он закурил папиросу и обратился к Министру:
– Кстати, Павел Петрович, меня князь Сергей просил за адмирала Арсеньева. Может и впрямь староват уже Епанчин? Размяк за долгие годы?
– Слушаюсь, Ваше Высочество. Непременно завтра подготовлю проект Указа Государя. Почему бы и не Арсеньев? Раз до нечистой силы Корпус докатился, то действительно, пора Епанчину на покой!
***
Ночь. Столица Российской Империи спит крепким сном. Пожалуй, самым крепким, какой только бывает. Четыре часа по полуночи.
Отражаясь в Неве спят дворцовые здания Морского Императорского шляхетского кадетского корпуса, охватывающие подобно сказочной крепости вдоль набережной целый городской квартал.
В этом военно-морском замке дружным храпом гулко отдается под потолками сон пяти сотен курсантов – элиты столбового потомственного дворянства, детей лучших российских фамилий, будущих героев, адмиралов, академиков, поэтов, писателей, художников и просто путешественников, связавших с морем свою судьбу. Спит нынешняя надежда и будущая слава России.
Спит, чему-то безмятежно улыбаясь, курносый юноша с курчавыми русыми волосами, вьющимися несмотря на короткую уставную стрижку. Его по-детски трогательное, похожее на только что купленного в магазине игрушек дружелюбного пупса лицо, как-то не вяжется со сложенной аккуратно на стуле темно-синей матросской голландкой*, грубыми белыми брюками, сапогами и бескозыркой. Глядя на его улыбку кажется, что все вокруг – это добрая ночная сказка, которая закончится с первыми лучами солнца.
Николай Колчак. Он оказался здесь, выдержав сложный вступительный экзамен и проделав путь, насыщенный таким невероятным количеством событий, какое судьбе даже взрослого мужчины может оказаться не по силам. Он спит безмятежным праведным сном уверенного в себе человека, честно заслужившего и этот город, и этот дворец, и эту койку, и эту форму, и этот сон.
Первые петухи, в России кукарекают в полночь, со вторыми, после двух поднимаются хозяйки затопить печь и отправиться доить скотину. А уж третьи, ближе к четырем – это сигнал для всего трудового люда: кто рано встает, тому Бог подает. Николай, еще мальчишкой узнал, что ранние подъемы любил Суворов и даже возил с собой ради этого петуха. С этого момента он приучил себя подниматься безо всяких «кукареку» ровно без десяти в четыре. По внутреннему природному будильнику.
Вот и сейчас Николая будто что кольнуло. Он сначала затих, перестал сопеть, затем безмятежно потянулся, скинул одеяло и уселся на кровати, свесив босые ноги на пол. В сонной памяти его выстраивался вчерашний день.
А день этот для Морского корпуса был знаменательный. На смену адмиралу-эпохе, доктору наук и педагогу милостью божьей Алексею Павловичу Епанчину,