Тогда я стал повторять: «Потому что в ней нет меня! Потому что в ней нет меня!» – пытаясь этим нелепым оправданием смягчить крепкую отцовскую руку, но все было тщетно, десница его не дрогнула, и булки мои сочно скрипели под ремнем. Обед стыл на столе – щи из квашенной капусты, с говядиной. Я вопрошал про себя Маркиза де Сада, чей образ был со мной мысленно: «За что они? За что? Они ничего не понимают! Не ведают, что творят! Классики, простите их!»
P. S. Сколько времени прошло, а ничего не изменилось.
***
Тревожные крики птиц, улетающих прочь, заглушенные крики проснувшихся. С каждой минутой их больше, вот уже весь город орет одним диким криком, многие не успели накричаться, сгорая во сне. Они вскакивали с постелей, понимая только то, что плавятся. Эти возгласы пожрал огонь. Те, кому удалось выбежать на воздух, носились из улицы в улицу, пытаясь найти выход, но его не было. И воздуха больше не было. Улицы горели со всех сторон, на всех перекрестках, и огонь приближался, куда бы они не бежали, догонял и лизал желтым языком их соленые от пота, изморенные тела.
– Я видел дым над Содом, – проснулся среди ночи Амир, откашливаясь. – Что ты говоришь? – шептал ему К. – Я видел дым на Содомом, – повторил Амир и снова тяжело закашлялся, как будто был там только что и надышался этого дыма. – Тебе нужно сходить к настоятелю, – сказал К. – каждую ночь тебя мучают эти сны о Содоме. Амир вышел на улицу. Было свежо, ночной ветер шелестел, слегка раскачивая кроны деревьев.
***
Объективным писателем, таким, какие пишут исторические многогранные романы, может стать только абсолютно здоровый человек, который может оставить в покое себя самого и полностью сосредоточиться на объекте восприятия. Это гений, инженер, строитель храма, в который люди будут приходить молиться – читать на стенах его слова, которые нельзя поменять местами, которые вытесаны как должно и представляют собой абсолютное совершенство. Идеал, которым не может похвастаться человек, скрывающий в себе боль – сигнал о болезни. Такой человек не напишет роман с кучей действующих персонажей, он весь сосредоточен на себе, весь обращен в слух к пульсации своей боли. Такой человек может только творить субъективное, никакого созидания, есть только брызги боли на холсте, реставрация своих рассыпающихся в прах клеток, мнимое восстановление. Хотя с другой стороны, только больной человек и может писать, рисовать, создавать образы. Здоровый – хороший докладчик, замечательный обтёсыватель глыб, заливатель непрерывного хаоса жизни в удобоваримые формы для лицезрения их обывателем. Не всегда плохого, часто очень хорошего человека в свежей рубашке, изучающего вселенские судьбы по формам котлет и оладий, поедаемых за добрым ужином; болтающим известные истории, выслушивают которые из одного только семейного благополучия и уважения. Субъективный творец всем слухом и зрением обращен к своей патологии; он холит и лелеет ее, как молодой бог первую паству, оставляя за кромкой мировоззрения все потусторонние – не угодные его боли предметы.
Советское кладбище
Таборов