великодушно метнулся в сторону, дабы осколками памяти не впиться в мою стыдящуюся неловкую натуру, источающую соки безверия в апологию самого себя. Момент узнавания одинок как луч солнца с другими не имеющий пересечения.
***
Он идет по грязной обочине узкой дороги, где впереди него шествует пара детей. Даже они кажутся ему враждебно настроенными в этом незнакомом городе; они в любой момент могут развернуться и узнать в нем приезжего, и бросить камень, и убежать, затаиться в одном из переулков, так что никогда не сыщешь. Или кто-то из местных увидит его шастающего за детьми и решит, что он маньяк, и непременно тогда изобьют его. Только обогнав их и расслышав незамысловатый разговор детский, он перестал бояться и понял, что это просто наивные добрые дети возвращаются домой из школы.
С аккуратностью он исследовал надписи о запрещениях и уведомлениях. На улице Егорова с табличкой на одном из домов советского времени: "Жители дома борются за звания дома высокой культуры" – чуть поодаль воняло канализацией. Мужик, весь в бороде, вез на телеге груду ржавого хлама. Его сжигало похмелье.
***
Эти внезапные припадки страха симптоматичны. Я стал пуглив, как бездомный пес. В общем-то, и всегда, наверно, был. Только там, в Москве, это не обращало на себя внимания. Будучи по сути своей трусом, я мог ударить в ответку незнакомого человека в метро, мог огрызнуться, нахамить, и сейчас могу, но это казалось приемлемым дома. Огромная, всегда незнакомая, каждый день чужая, но родная Москва была моим домом, моим сумасшедшим домом. Не могу сказать, что был там счастлив последнее время. Но тем не менее. Живя в Москве, забываешь про страх, там живешь всегда на грани, на пределе, в сборище самых-самых: критически злых, необычайно добрых, безнадежно глупых или чрезмерно башковитых, самых разных, но всегда выбившихся вперед; тут же, на периферии, бег замедляется, ты перестаешь нестись вместе со всеми и начинаешь замечать вокруг странные вещи. И не только вокруг, многое лезет изнутри. Наружу.
***
Как ни кружил, как ни изучал Таборов новый город, все его тянуло в Макдональдс, в этот кусочек Москвы – в каком условном урюпинске бы он не находился.
В сравнении с кладбищенской церквушкой, на протяжении ста лет, то работающей, то закрытой, то опять разрешенной, но, вот, уже и разрушившейся, – Макдональдс выглядел настоящим храмом. Храмом святых братьев Макдональдов. Как и сетевые супермаркеты города. Весь в чистоте, подметенный со всех сторон, со всех сторон объезженный конями-машинами, как старая полковая лошадь, как старая дворовая сука, обнюханный и вылизанный всеми местными кобелями, – величественно возвышался он над пустошью.
Заказал Таборов двойное эспрессо, чизбургер, чикенбургер, картошку фри среднего размера (не закажешь среднего – дадут большую) и соус традиционно – сырный. Девушку тоже про себя заказал. Очень понравилась.
Пока ждал заказ, видел, как за перегородкой шустро носятся мальчики на побегушках. Они показались