ты не выходил из моего сердца. Чиста и светла перед тобой, Иванушка. Дом ждет тебя. Матушка дома, прихворала, а батюшка на лесозаготовках. Передавал, что скоро отпустят». Девчата и парни стояли в стороне. Иван спросил: «А где тут мои?».
Когда уходил на войну, старшему было тринадцать, остальные четверо родились перед войной год за годом.
– Сын где?
– На заводе, ремесленное окончил.
– А Ташошка, старшая, неужели забыла отца? Пять годиков было, когда уходил.
Катерина охнула: «Господи! Дети, это ваш папочка!» Малышня бросилась к отцу. Танюшка охватила отца за шею. Она каждый день рассказывала младшим братьям и сестрам, какой у них папочка сильный и здоровый и как он бьет немцев. Дети жались к груди, к поясу, а самая младшая охватила колени отца. Нога у Ивана подкосилась, и он по костылю сполз на землю. Солдатки подхватили Ивана и понесли к дому. Иван вырывался, просил: «Бабоньки, отпустите меня, тихонько сам дойду». Они в ответ: «Иван, в радость это нам, как будто к своим прикасаемся. Знаем, что не видать нам их более».
Поравнялись с липой.
Иван попросил: «Давайте сядем и песней помянем наших деревенских, не вернувшихся с войны, которые никогда не споют с нами. Пусть души их побудут на нашей заветной лавочке».
Катерина завела: «Кто-то с горочки спустился, наверно милый мой идет…».
Перепели любимые песни и закончили печалью России: «Летят утки, а за ними два гуся, ох, кого люблю, кого люблю. Ох, не дождуся…»
Кузнец Егор
«Егор от Егоровых», – шутили мужики. Деревенька Егоровы – в пять домов. Егор – мужик среднего роста, жилистый, конопатый, проваливаясь деревянной ногой, которую потерял на Германской, в раскисшую дорогу, опираясь на железную пудовую трость, шел на работу в кузницу вдоль ручья, выбегавшего из его огорода. Единственная нога за тридцать лет работы кузнецом стала подводить – часто подкашивается. Егор не особо на это обращал внимание. Надо было спешить в кузницу и до зари разогреть горн. Посевная – люди ждут. К полудню успевал управиться, но после обеда снова подтаскивали поломанные лемеха, разорванные цепи, вплоть до лопнутых коленвалов. Помощники редко выдерживали более недели этот адский труд: весь день махать большим молотом. Егор был мастер на все руки: и окна стеклил, и рамы делал, и на серпах насечку, даже напильники умудрялся изготовлять. Привозили детали и целые узлы из МТС, чтобы Егор проковал или сковал заново. Бабы в военное лихолетье тащили лопнувшие топоры, лопаты, косы. Денег не брал, если совали, то обижался. Делал все за спасибо и ласковое слово. Только за новые рамы брал половинную цену. Бабы любили наблюдать, как работает Егор. Белая рубаха надувалась на спине парусом, волосы взлетали вверх с каждым ударом и рассыпались за ушами, искры летели из-под молота. Белый кусок железа постепенно краснел, приобретая очертанья, которые хотел он. В минуты отдыха бабы жались к нему. Егор жалел их, молодых и красивых, полных сил вдовушек и дарил им свою доброту и ласку на лежаке в пристройке, где у него было выскоблено