и финальную серию эпопеи «Рожденная революцией». Дом осиротел сразу на двух членов семьи и, казалось, в нем не хватает комнат, окон, дверей. Невесть откуда появились сквозняки, и скорбь оседала настолько плотным слоем, что впору было собирать ее в мешки, чисто антрацит. Ирочка постоянно рвалась помочь с кормежкой тетки, а потом опомнившись возвращалась к себе в комнату, низко опустив голову. Баба Шура сморкалась в огромный, как наволочка, платок и подолгу смотрела в одну точку. Мама Галя сгорбившись ритмично шевелила двумя длинными спицами. Вязала сестре шарф. Дед со словами «едрены пассатижи» надсадно кашлял и прикладывался к фляге. Щупал свою грудь и пытался спрятать глаза, полные слез.
В субботу стало веселее. Все собрались на кухне, чтобы приготовить любимые Леночкины блюда. Жарили, шкварили, запекали, собираясь в воскресенье нанести ей визит. Представляли, как ввалятся всей толпой в палату с шутками, частушками, прибаутками и накормят до отвала. Возьмут баян и бубен. Споют любимые «яблони и груши». Вывезут в парк к заросшему тиной пруду. Ирочка примеряла новогодний костюм. Хотела порадовать тетю образом Снежной королевы. Дед причмокивая дегустировал грузди. Отбирал лучшие.
В воскресенье домочадцев разбудила настойчивая телефонная трель. Звонили из приюта. Чужой прохладный голос для порядка пару раз запнулся, а потом дежурно сообщил, что Леночка на рассвете умерла.
Поминали покойницу во вторник. За столом с кутьей и гречневой кашей собрались те же люди, что и две недели назад. Дед поднял рюмку, половину расплескав. Неожиданно вместо правильных слов начал рассказывать историю про корову. На него зашикали: «Что ты несешь? Где корова, а где человек? Совсем из ума выжил?» Ефим со злостью швырнул салфетку и за столом стало еще мрачнее. Все уставились в полупустые тарелки. Солнце, до этого висевшее где-то в левом верхнем углу окна, оторвалось и разбилось вдребезги. Ирка расплакалась, прижалась к маме, но та ее впервые не обняла. Молча наполнила свою рюмку и выпила, как воду.
– Я пацаном был лет пяти. Имел одни штаны и одни на двоих с сестрой кирзаки. По праздникам ели жареные яйца. В будни перебивались куском хлеба. Мяса годами не видели. Вся надежда оставалась на корову, именуемую не иначе, как кормилицей.
Однажды отец вернулся хорошо выпивший и объявил, что отдал корову за долги. Мы в слезы. Мать опустилась на колени и стала целовать не то носки его сапог, не то половик. Тот старательно отводил глаза. Похлопывал ее по сгорбленной спине, мол, будет тебе убиваться, дело сделано. В калитку настойчиво стучали, и этот грохот до сих пор вот у меня где, – дед растопырил ладонь и с размаху ударил себя в висок.
Ирка испуганно вскрикнула, и тот мгновенно пришел в себя. Смягчился. Погладил внучку по голове.
– Мы высыпали во двор – босые, оборванные, испуганные и увидели, что мужики вовсю хозяйничают в сарае, пытаясь вывести упирающуюся скотину. Та мычала, глядя на нас в упор. Умоляла о защите. Пришлось повиснуть у обидчиков на ногах, но те отбросили