выдумывай. Я имею в виду вас, женский пол. Димка с Серегой больше забавляются.
Степаныч не договорил, резко откинулся на спинку стула, глаза его полезли из орбит. Затем, он подался вперед, до щелочек сощурив глаза. Может, подавился? Лицо его вспухло и покраснело, потом побелело. Когда я догадалась оглянуться, то в следующую секунду так крутанулась вместе со стулом, что оказалась на полу. На карачках проползла под столом, вынырнула за спиной Степаныча и ухватилась мертвой хваткой в спинку стула. Мы смотрели на отражение в зеркале, которого нет. То есть зеркала не было, а отражение было. Просто, если представить, что вы смотрите в зеркало, даже если оно совершенно ровное и абсолютно чистое, вы знаете, что это именно оно. Не спутаете ни с окном, ни с дверью, даже если стоите в стороне и своего отражения не наблюдаете. Вот так и мы со Степанычем видели зеркало, но границ его как-то не было и зависло оно странным образом в воздухе. Зеркало было большим. Отражался в нем диван, перед ним столик. Вот вошла красивая девушка, одетая по моде тридцатилетней давности. Она села на диван и остановила грустный взгляд на нас.
– Ли-ина, – прохрипел Степаныч и вцепился в край стола так, что пальцы побелели.
Девушка тоже подалась вперед, положила руки на стеклянную поверхность стола.
Степаныч то шептал, то вскрикивал одно и тоже:
– Лина! Ли-ина…
Пальцы девушки заскребли по стеклу и стали удлиняться, при этом приобретая вид больных узловатых вен. У меня сдавило грудную клетку. Ни вдохнуть, ни выдохнуть.
– Ли-на…
Девушка положила правую руку на грудную клетку. Пальцы, пульсируя, заскребли по ключицам. Ногти мелко-мелко скользили по кончикам пальцев вверх и вниз. При всем при том, выражение лица девушки оставалось грустным, нежным, и таким прекрасным.
– Лина!
Девушка пропустила пальцы под кожу, под кости, внутрь, зашарила… Тело задергалось, как дергается тушка курицы, когда ее потрошат, но выражение лица оставалось прежним.
Очень хотелось отвести от этого зрелища взгляд, но не получалось. Сбежать? Какое-то внутреннее чутье подсказывало, что выскочить из кухни так, запросто, без последствий, не удастся. Не дадут. Кто? Не знаю. Я так почувствовала.
Синюшная рука, порывшись в грудной клетке, достала сердце. Крови не было. Было много буро-розовой слизи. Она протянула склизский орган в нашу сторону. Запах поплыл на столько мерзкий, что у меня выступили и потекли рекой слезы. Дичайшая, до головной боли тошнота готова была свалить меня с ног.
Изображение задрожало и начало медленно таять. По полу растекалась алая лужа. Запахло кровью.
Меня мотало из стороны в сторону. Руки холодели. Степаныч обернулся, впечатлился состоянием. Палец за пальцем отцепил мои руки от спинки стула, и бережно усадил меня рядом.
Я закрыла лицо ладонями и уткнулась в стол. Мыслей не было никаких.
– Удалось. Удалось. – Дрожащим голосом повторял Степаныч, разливая по рюмкам коньяк.
Он поднял мою голову, понял, что рюмку я не удержу и, придерживая челюсть,