глядя мимо меня. При этом он спичкой ковырял в зубах. – А там видно будет».
После беседы с врачом я некоторое время пребывал в смятенном состоянии духа. Так, наверно, чувствует себя преступник-новичок, рассчитывавший отделаться за свои прегрешения денежным штрафом и вдруг обнаруживший, что ему на шею накидывают намыленную веревку.
Я вспомнил, что Надежда, узнав, что меня ожидает, вся как-то подобралась и завела разговор о наследстве. Вернее, о завещании. В ответ я в торжественных периодах поведал ей, что от операции отказываюсь, а завещать мне по причине безденежья нечего.
Делая вид, что не замечаю, как она постепенно закипает, я склонил голову и смиренно добавил:
«Я решил продать последнее, что у меня есть, то есть квартиру. Мне нужны деньги, чтобы съездить в Париж. Ты же знаешь, я об этом с детства мечтал. Увижу, кутну напоследок, а там уж и помирать не страшно. Думаю, ты поддержишь меня в этом начинании. А ты пока поживешь у дочери, уверен, она поймет нас…» Жена побелела. Ты должен оставить квартиру мне и моей дочери, прошипела она. «О Париже и думать забудь! Ишь, чего выдумал!»
Тут-то я все и понял: моя жена была самой обыкновенной лицемеркой. Какая там к черту любовь! Пока мы с ней по целым дням лаялись, выяснилось, что диагноз мне поставлен ошибочно. И тут начала резко сдавать сама Надежда.
Интересно, где пребывает ее душа? В аду? Скорее, все-таки в раю: был бы Вельзевулом, я бы ее в ад ни за какие коврижки не пустил. Почему? Да потому что она бы мне там весь порядок нарушила, а саму великую идею греха низвела бы до уровня плевка мимо урны.
Уверен, ей место в райских кущах: там таких ханжей – пруд пруди. Взять хотя бы любого из двенадцати апостолов.
Но ее смерть неожиданно меня потрясла. Потрясла настолько, что я был близок к отчаянию. Я вдруг почувствовал себя сиротой. После похорон я больше недели не появлялся на работе. Сидел дома, пил «в одного» и никого не принимал. Мои верные друзья проявили не свойственную им деликатность. Меня никто не беспокоил, мне никто не звонил.
Прошло дней десять, и я отправился на работу. Забрел по-свойски в кабинет к Бочкареву, тогдашнему ректору и моему близкому другу. Он проводил «летучку» с заместителями. Увидев меня, заместители со скорбными лицами привстали. Ректор быстро свернул совещание, усадил меня перед собой и некоторое время молчал, морща нос и сверля меня своими поросячьими глазками.
– Ну, ты как?.. – наконец спросил он.
Я вздохнул. Мол, чего спрашиваешь, и так все понятно.
– Все это вздор, – вдруг сказал он. – Все это х…я, – он употребил крепкое словцо, – главное, ты-то жив!
Бочкарев воздел палец к потолку и выкрикнул:
– Главное – ты жив! Пойми, дурак, это же самое главное! А все остальное – х…я! Не переживай. Найдём тебе новую жену, во сто раз краше прежней. А лучше – обойдись пока вообще без жены. Тем более что план по