срыв. И только сиделки с лицами ангелов заметно оживились, слушая хулительные слова ботаника, как музыку большого сводного оркестра иерусалимской филармонии.
Старик легко прошелся по всем своим знакомым, помянув их доброй порцией мата, обложил депутатов Кнессета, членов партии и правительства, после чего принялся за президента страны, которому посвятил лирическую вариацию на тему «Осточертели гады!» Он дошел уже до господа Бога и конторы апостолов, как вдруг тяжелый приступ удушья прервал его речь. Умирающий задыхался. На лбу у него вздулись вены. В бессильном порыве он раздирал себе горло желтыми высохшими пальцами, продолжая выдавливать из себя уже бесполезные ругательства.
Это был новый и, вероятно, последний штрих в его затянувшейся агонии. Казалось, истерзанное сердце ботаника не выдержит новых испытаний. Но вновь сиделки с лицами ангелов кинулись к кислородным подушкам, вновь захлопотал над ним расторопный фельдшер с бородкой и старика откачали. Он открыл глаза, затуманенные болью и соратники разочаровано стали переглядываться друг с другом. Неведомо как далеко зашли бы они в этом банальном занятии, если бы внимание их не привлекло следующее довольно странное обстоятельство. Неожиданно в квартиру умирающего вошел неизвестный. Это был человек лет пятидесяти, плотного сложения, с уже седеющей, но все еще густой шевелюрой на крупной голове. Лицо у него было круглое и невыразительное. Под толстым носом росли усы в форме сгустка похожего на крупную каплю. Грубоватые черты лица несколько облагораживала козлиная бородка ехидным клинышком торчащая на тяжелом подбородке. Одет был незнакомец с некоторыми покушениями на моду. Джинсы, латанные и штопанные в невероятных местах и туфли на высокой платформе, которые, тем не менее, не приближали его рост даже к среднему показателю. Его мощные борцовские плечи плотно обтягивала белая футболка с изображением ковбоя, который из револьвера системы Смита-Вессона» целил в глаз муравью, стоявшему от него на значительном расстоянии. Надпись под картинной гласила «Водка яд, пей лимонад?» Какое отношение стрелок имел к горячительным напиткам и почему столь мирное насекомое вызывало у него такие агрессивные ассоциации, понять было трудно. Вероятно, копирайтер из рекламного бюро был репатриант со стажем, успевший подзабыть образцы советской рекламы, также, впрочем, как и правила русской пунктуации: вместо восклицательного знака в конце этого странного предложения, он поставил вопросительный, совсем озадачив тем выходцев из Средней Азии, артистично предающихся скорби у священного ложа умирающего.
Не замечая замешательства, возникшее с его появлением, неизвестный переступил порог гостиной и зычным голосом спросил у соратников, делающих вид, что они удручены горем:
– Ну что, уже откинул боты?
– Тс-с-с… – зашипели соратники, – вы кто такой, собственно, вам чего надо, господин?
Не отвечая на вопросы и, бесцеремонно расталкивая присутствующих,