психолог и знаток русско-еврейской души считал, что подобные побоища способствуют социальному расслаблению индивида, снимают с него нервное напряжение, вызванное семейными неурядицами, повышением цен и проблемами безработицы. Кроме того, он был убежден, что желание почесать кулаки, побить изуродовать, оставшееся в нас еще со времен мезозойской эпохи, свойственно нашим современникам, которые, как только представляются случай для удовлетворения сего древнего инстинкта, получают наслаждение, не уступающее по своей остроте тому, что испытывает советский человек, впервые приобщившийся к буржуазным ценностям. На мой вопрос, что он относит к таковым Фридман, снисходительно улыбаясь, отвечал «Погоня за богатством и взирание на мир как на место, где можно удовлетворить свои самые извращенные эротические наклонности…»
Сновавшие подле ринга, в качестве секундантов официанты, следили за тем, чтобы иные темпераментные дуэлянты не использовали в целях скорого эффекта пивную кружку или тяжелый табурет из знаменитого ливанского кедра. Фридман, не желая иметь дела с полицией, и, опасаясь за репутацию своих пивных аттракционов. Настаивал на том, чтобы дуэли завершались без последствий.
Я не был приверженцем философии Фридмана, хотя некоторые рациональные зерна в его теории готов был принять. Я не навязывался ему в собеседники, но покалякать он любил именно со мной. Мне это где-то льстило, ведь по общему признанию знавших его, коммуникабельным делец сей, никогда не слыл. Он не делал людям ничего дурного, но и филантропом назвать его было трудно. Впрочем, одно немаловажное достоинство в нем было – деньги друзьям он занимал охотно и никогда не заводил речь о процентах. Несколько раз он спонсировал меня, когда я в этом нуждался. Возвращая долги, я никогда не укладывался в срок и потому, встречаясь с ним, был вынужден делать комплименты его деловой хватке.
Глава восьмая
Какой светильник разума угас
Из дневника Уилла Иванова
Появление таинственного незнакомца внесло некоторое смятение в ряды соратников. Иные из них пожимали плечами, недоумевая, на лицах других отразилась досада и раздражение, третьи же перешептываясь, усмехались.
Ботаник в окружении сиделок, угадывающих малейшее его желание, был во власти смертных судорог. Увидев неизвестного, он сделал отчаянную попытку приподняться, но, не преуспев в этом, простонал нечто невнятное и беспомощно уронил голову на подушку. Незваный посетитель чем-то встревожил его: седые усы невольно дрогнули, глаза налились кровью, напрягая последние силы, старик прохрипел:
– Вон отсюда!
– Дядя, это я, это же я, дядя! – метнулся неизвестный к ученому, но тут же отшатнулся. Вид старика был ужасен – глаза, казалось, готовы выскочить из орбит, губы посинели, лицо исказило судорога боли и ненависти.
«Па-за-ви-те Уилла…» – натужно выдавил он.