для неё же самой. Я знал, что скоро всё закончится. Не знал только, что мне делать.
Наконец Уотсон вернулась. Порывисто кинувшись ко мне и обвив меня руками, она положила маленькую, аккуратно убранную головушку мне на плечо. Я вздрогнул и пристально взглянул на неё: неужели старая перечница посмела ей что-то накапать на мозги?!
– Что вы, Уотсон?
– Холмс, – протянула моя соседка. Похоже, она в самом деле приуныла. – А правда, выйдете вы замуж – и я останусь без вас. Говорится же, что миссис мисс не подруга.
– Уотсон, что за глупости? Вот уж чего я не собираюсь делать – это выходить замуж. Битый час толковали с нашей благодетельницей, а теперь ещё вас убеждать? Нет-нет-нет! C’est pas possible!1
Она подняла голову и серьёзно поглядела на меня своими большими глазами – чистыми, прозрачно-синими.
– Не зарекайтесь.
Меня её серьёзность умилила.
– Я отвечаю за свои слова. Да и кого бы вы прочили мне в женихи? Форбса? Грегсона? Лестрейда? Разве кто-нибудь из них отважится жениться на девушке, превосходящей их в умении раскрывать преступления и, хуже того, логически мыслить?
Неуверенная улыбка утончила её потемневшие губы.
– Вы правы. Никто из них вас не стоит. Но можно было бы подумать о ком-то из ваших клиентов: среди них много достойных молодых людей.
– Уотсон, это противоречит профессиональной этике. Вот что бы вы сказали, если бы врач завёл отношения с кем-то из пациенток? Его связывает клятва Гиппократа.
– Ну, тут несколько другое.
– Прямая аналогия. У меня тоже кодекс профессиональной этики, и преступать его я не вправе.
Она вздохнула с облегчением, как мне показалось, и вновь положила голову на моё плечо, принявшись мурлыкать невнятную мелодию. У меня немного затекли ноги, но я боялся пошевелиться – лишь бы только не разомкнуть объятий, не отпугнуть от себя этой бабочки, вдруг впорхнувшей в мою жизнь и поселившейся не только под одной крышей со мной, но и в моём сердце.
Меня с юности привлекали женщины – изысканные и утончённые, тихие и мягкие, тёплые и нежные, благородные и загадочные, порой немного легкомысленные и доверчивые. Мне всегда хотелось быть сильной и служить им опорой и защитой. А впрочем… сильным.
А Уотсон… Моя любовь к ней родилась почти сразу после нашего знакомства. Теперь я уже могу сказать «почти сразу» – и признаться себе в этой страсти. Не так уж намного она младше меня: четыре года – велика ли разница? Но Уотсон – не такая, как все остальные. Иногда поражала необыкновенным и непредсказуемым сочетанием серьёзности, обстоятельности с поистине детским легкомыслием и неиссякаемой жизнерадостностью. Как же мне порой хотелось, чтобы её тело, плотное и сильное, стало моим! Чтобы мне было позволено любить её, обнимать – и не страшиться непонимания!
Я осторожно погладил её плечо. И хорошо, что я всё же не был мужчиной, иначе моё волнение оказалось бы чересчур уж очевидным.
– А вы,