точках. – Шопенгауэр замялся, облизнул сухие губы и продолжил: – Я был раньше другим, в юности особенно. Неприятным человеком.
– Наслышан, – усмехнулся Лео.
– Да, – кивнул тот. – Но за последние годы я много что переосмыслил. Страдание рождает только страдание, и я упивался своим горем, делал специально так, чтобы чувствовать себя еще хуже. Я отвергал людей, потому что боялся, что получу отказ первый. Я был жестоким и высокомерным, потому что боялся показаться слабым, каким я на самом деле был.
У старика налились глаза слезами. Вместо сочувствия, Лео лишь удивился. Необычная сцена.
– Знаю, все хорошо, – поддержал философа Лео.
– Я хотел бы все изменить. Я разрушил отношения со всеми, кто был мне дорог: с матерью, с сестрой, с каждой девушкой, которая мне нравилась. Я был причиной своих страданий. Не мир был помойкой, а я, и когда ты сам воняешь, невозможно почувствовать свежее благоухание мира. – он осекся, а потом заплакал как младенец.
Эта сцена изменила все отношение к философу. Лео впервые стало его жалко. Так как он относительно часто с ним общался, то не сильно замечал глобальные перемены в личности Шопенгауэра. На старости лет он и без того усмирялся, приняв за факт, что мир неидеален (мягко говоря). Но сейчас произошло нечто иное. Шопенгауэр отверг собственную же философию. Весь труд своей жизни. Он перерос пессимизм, он видоизменил его в своем сознании, и ему больше никогда не войти в прошлые чертоги разума, ведь он покинул свою одиночную камеру и готов был раствориться в обществе.
– Раз мы начали этот разговор, – подхватил Лео, – хочу сказать, какие у меня возникали противоречия с твоей метафизикой. Это касаемо людей. Я думаю, в такую ловушку попадаются если не все осознанные люди, то абсолютное большинство. И тут возникает первый же диссонанс: раньше я под осознанными подразумевал людей, умеющих думать самостоятельно, но теперь я не уверен в том, что есть люди, которые вовсе не думают.
Шопенгауэр с интересом поднял голову со старческих рук. Его глаза были красные, но печаль пропала, а на ее место пришло любопытство. Возможно, в жизни он бы никогда себе не позволил быть таким мягким на людях и так открыто показывать свою слабость, но сейчас он явственно понял одно: все, что он знал – иллюзия, такая же, как мир, в котором жили и всегда будут жить люди.
– Я тебя понял, – подтвердил философ, задумавшись. – Под неспособностью мыслить ты имеешь в виду стадо, копирующее мнение окружающий, ведомое, безвольное и трусливое?
Лео нахмурился.
– Возможно, такими я людей видел раньше, – ответил он. – Такими их видел и ты, и почти каждый твой предшественник и последователь, только выражались в разных формах. Кто-то признавал свое превосходство и читал наставления другим, осознавая их убогую развитость, кто-то открыто презирал общество. Но вторым намного труднее уживалось с людьми, потому что…
– Никто не любит чувствовать себя глупым, – продолжил Шопенгауэр и выдал легкий смешок. – Люди