это подозрительно – его спокойствие, его наигранно дружелюбие.
«Может, еда отравлена? Может он задушит меня своими инопланетными пальцами, когда доест? Он вообще человек?.. – всё всплывали и всплывали в моем пухнущем мозгу новые вопросы, – Может, мясо в гречке – это останки его предыдущей жертвы?»
Как назло, мясо было странным, тягучим как резина, сладковатым на вкус, пережевывалось с большим трудом. От таких жизнерадостных раздумий скулы свело, и я невольно прекратил жевать. Глотать тоже не получалось.
– Что это за мясо?.. – прохрипел я чужим голосом.
– Мясо? – он остановил ложку на полпути к своему рту и повернулся ко мне, – А, мясо! Это собака. Тебе не нравится?
«Это собака… Это собака… Это собака… собака… собака… со… ба… ка…» – бесконечно повторял его голос в моей голове, я понял, что задыхаюсь.
– Но вчера же ты всё съел, – снова прозвучало где-то далеко, но в то же время оглушительно, как контрольный в голову. Это стало последней каплей, я наклонился и выплюнул всё, что было у меня во рту обратно в тарелку.
– Эй! Нет! Не плюй в миску! У нас больше ничего нет! – закричал он, отставляя свою. Я понял, что мой желудок сейчас вывернется наизнанку, выплеснув наружу всё, что я вообще ел за свою жизнь.
Сбросив с колен посудину с останками бедного животного, я метнулся в душевую, чуть не оторвав шторку и преодолев остаток пути от кабины до унитаза почти на четвереньках. Позади слышались раздосадованные возгласы маньяка, сокрушавшегося над рассыпанной по полу едой, заглушаемые позывами рвоты, разносящимися по ванной как по тоннелю.
Немного погодя к звонкому эху прибавился хруст ломающегося пластика под тяжелыми сапогами, и я краем глаза уловил появившиеся рядом со мной ноги.
– Ты накормил меня с…собакой?! – выдавил из себя я, тут же снова склонившись над фаянсовым другом в процессе излияния души.
– У тебя аллергия на собак? – раздалось откуда-то сверху, куда уходили стоящие рядом ноги.
– Кто вообще в здравом уме будет есть собаку? – хрипел я, сжимая рукой свой бурлящий живот. Он ничего не ответил.
– Ты убил ее чтобы съесть?
– Я ее не убивал! Она сама! Баб Таня сказала…
– Ты убил собаку, чтоб съесть ее? А, я понял! Ты и меня убьешь, чтобы потом съесть.
– Заткнись! – вдруг взревел он. По ванной раскатился гул, переходящий в звон. Перепуганный я вжался в унитаз.
– Что ты… такое несешь? Я ведь хотел помириться. Я по-хорошему хотел… – он шумно втянул легкими воздух, из-за чего, отразившись от кафеля, пролетел жалобный вздох, – Я даже поделился с тобой последней едой, а ты… Ты даже выслушать меня не можешь?
От его голоса гулко содрогался воздух, повторяя эхом каждую фразу, будто он в пустом актовом зале говорил в микрофон. Этот голос пробирал до костей, наполняющая его обида впивалась в совесть. Я поймал себя на мысли, что может не так уж и страшно поесть собачатины, в некоторых странах она как национальное блюдо.