Ким? Красиво же. Зачем нужно называться Генри?
Сестра, грызущая рядом со мной шоколадку…
Я глубоко задумался, на автомате отвечая правдиво и просто. Мои мысли были заняты совсем другим.
Воспоминания о таких простых, таких надоедающее – простых вещах, как вечерний просмотр фильма в семейном кругу, сдавливали грудную клетку сильнее, чем погружение в барокамере на пятнадцатиметровую глубину, тушили в глазах огонь зверства, огонь желания что-либо делать, где оставалась гореть лишь слабая бабушкина конфорка, разогревающая такой жирный, такой густой намешанный суп, ведь на семьдесят седьмом году жизни сложно приготовить что-то лучше яичницы и такого супа, самого вкусного, самого приятного лакомства на свете.
Да, я скучаю по неуютной, нетерпящей меня, отвечающего ей взаимностью, обстановке, порой, полного хаоса, но, чаще и хуже, обыденной, проторенной рутины, от которой всё сводит и будто сцепляет, сращивая кости, создавая закостенело – тупое, негибкое и тело, и сознание; обстановке, от которой я бежал, Господи, бежал! От поставленной на стул железной тарелки бабушкиного супа, оторванной от буханки корки хлеба, какого-нибудь холодца или куриного окорока, купленного неделю назад, во время моего предыдущего приезда, не съеденного и стоящего в толком не закрывающемся холодильнике, потому что бабушка просто ПРИНЯЛА ЭТУ ЕДУ ЗА ЧУЖУЮ, и кружки чая.
− Сынок, можно я, пожалуйста, съем банан? – вспоминаю я её голос, и банан, на который она показывает пальцем, вспоминаю, как она держит мою руку, и боится, что я куда-то пропаду, вспоминаю, как она тревожится, и от этих воспоминаний мне становится плохо.
Бабушка боялась, что я исчезну, и я исчез. Из её дома, из её жизни, из её памяти. Иначе я просто не мог.
Я бежал от той ответственности присмотра за бабушкой, когда нужно следить за тем, чтобы она тепло и прилично одевалась, переобувалась в домашние тапочки, когда входила в дом, за тем, чтобы БРОСАЛА В КИПЯТОК ЧАЙНЫЙ ПАКЕТИК И САХАР, И РАЗМЕШИВАЛА, а не пила пустой кипяток; от необходимости искать ей же припрятанный кошелёк, чтобы просто успокоить старого хнычущего ребёнка. Как бы мне не было стыдно, но я хотел жить ради себя.
− Помоги с этим, прибери то, сделай это, навести её – этот список никогда не закончится, сколько бы проблем ты не решил. Человек – приспособленец, если не он привыкает к обязательствам, то обкладывать обязательствами его привыкнут другие.
И также с родителями. Чувствуя на себе бремя обслуживающего персонала, вечно ничего не успевающих, вечно работающих и учащихся родственников, в доме которых я только убирался и готовил, я бежал от устроенного не мной беспорядка, от невозможности изменить не свой ритм дня и жизни, бежал от неумения довольствоваться малым, чаще искусственным, хорошим, невзирая на плоды быта.
− Извини, я очень голоден. Пойду что-нибудь приготовлю, − я ушёл на кухню, оставив ноутбук открытым. На экране осталась девушка с большими изумлёнными глазами и печальным сожалеющим лицом.
Была почти ночь, а я так и не поел ни разу за день. Зато успел выплакаться и убрать то, что и так было убрано. Я должен был чувствовать себя лёгким