чему радоваться получалось.
Феечки по имени Радость не существовало. Если я испытывал что-то такое, то не проецировал эмоцию на летающее существо. С чем это было связано, я не знал, но это не сильно меня заботило. Не все мои чувства порхали рядом со мной.
С радостью, с восторгом ходил я под деревьями ещё прошлой весной, порой влюблённости, держал тёплую сухую руку, с такой детским восхищением разглядывал кажущиеся бесчисленными маленькие изогнутые, перекручивающиеся, раздваивающиеся, расстраивающиеся, порой срастающиеся веточки, почки, распускающиеся бутоны, пчёл, траву, пробивающиеся из-под снега газоны, настолько поражала меня естественность, красота и шедевральность дикого и прежнего, что я больше не мог оставаться преданным миру грёз, держаться грязных привычек и грязных друзей, держащихся грязных привычек. И хоть главная грязная привычка ушла от меня сама, я, оставшись один, в своей уютной, маленькой, пустой комнате, считал, что поступил правильно. Я лишился всего, что радовало меня. Стоило ли об этом жалеть?
Я повернул голову, но Женщины в Зелёном не было.
− Может, уже пойдём? – услышал я с другой стороны. Она просто перебралась на другое плечо, ей оно казалось более удобным, по причине искривлённости кости, где, подложив под бедро и локоть скомкавшуюся куртку, читала книгу о врождённых мутациях.
− Пойдём, − вздохнул я, сдаваясь. – Всё равно я промок и проголодался. Однако, заглянув в книгу, я понял, что не так уж и голоден.
Я отправился в свою съёмную комнату, в место, которое я называл Домом. Я любил давать предметам свои названия. Так я придавал обычным вещам интересную окраску. К примеру, улицы. Слишком одинаковые, чтобы их хоть как-то различать. Все они имели рядовые названия: Первое рядовое название, Второе рядовое название, Третье. Так интереснее воспринимать новые пути, всё-таки разнообразие – смысл жизни природы, а человек ей принадлежит. Однако не всё хотелось именовать.
Рестораны быстрого питания. Магазины. Школы. Дома попадались всё те же. Модные дети были одеты всё также. Еда казалась такой же пресной и пережаренной.
Дождь кончился, и на улицу начал высыпать народ. Поднялся шум, галдёж, рёв машин. У меня не было желания терпеть людей ещё сорок минут пешей прогулки, потому я побежал. Вовсе не по-спортивному: голова вниз, сжатые в кулаки руки ходят вдоль тела – нет. Моя голова задралась, открывая рот навстречу серому спокойствию в вышине, руки с ногами вылетали вперёд тела, промокшие ступни выжимали промокшие носки в промокшие ботинки, пропитывая носки в следующую секунду вновь, но это меня волновало ещё меньше. Женщина в Зелёном, чтобы не упасть, забралась в карман.
Многие смотрели на меня, как на ненормального, или на преступника, и это меня волновало, но не так сильно, чтобы остановиться. Я хотел задохнуться, растянуть мышцы и забрызгать слюной лёгкие, хотел наказать себя за миллион грехов. Моё лицо выражало страх и удовольствие, удовольствие от страха потому, что бежал я оттого,