Они оба вошли в подобие транса, и Антон, шагая по холодным улицам, не ощущал, как проходит время. Была только ночь, фонари, снежинки и его голос, которым сейчас говорил то ли он сам, то ли кто-то другой…
..Он очнулся и тут же понял, что совсем выдохся. Это был какой-то огромный выброс энергии; игра оказалась не игрой. Юля это чувствовала – она держала его за руку, прижималась к плечу и время от времени смотрела на него с каким-то странным, новым выражением. А он… он должен был быть счастлив, но до того устал и замерз, что все ощущения сделались притупленными и смазанными. Они доехали до ее дома и, как всегда, расстались в подъезде. Было уже очень поздно, дома у Юли были родители, так что возможности какого-то продолжения все равно сейчас не было. Антон, опустошенный, побрел домой, еле успев на последний поезд метро. Он думал, что, кажется, вот наконец получилось, но думал как-то неуверенно. И одновременно ощущал, что теперь любит ее, или зависит от нее, сильнее. Что произнесенные слова рикошетом вернулись к нему самому…
Увы, на следующий день оказалось, что не получилось. Эффект исчез. По телефону Юля звучала холодновато-невнятно. Встретиться она была вроде бы и не против, но не сегодня. Нет, и завтра, наверное, тоже не получится. Нет, я не знаю точно, когда освобожусь, так что лучше, наверное, сейчас не договариваться. Давай ты мне завтра перезвонишь? Ну ладно, пока, мне уже бежать надо. Назавтра Антон перезванивал несколько раз, но без толку – Юли не было дома, и ее родители были не в курсе, когда она появится. В очередной раз положив трубку, он понял, что все бессмысленно. За окном чернела зимняя ночь. По-настоящему плохо ему было час назад, теперь же было просто тоскливо. И не с кем было поделиться этой тоской – почему-то никогда никому он не рассказывал о своей личной жизни. Ни родителям, ни друзьям, никому. Может, потому, что получилась бы, как ему казалось, одна сплошная жалоба… а жаловаться и показывать свою слабость он очень не любил. Или боялся. Некоторым, оказывается, надо набраться большой смелости, чтобы признаться, что им плохо… Строчки из старой песни Цоя, как будто простенькой и наивно-подростковой, но не забывшейся до сих пор (не так уж проста, видать) крутились в голове, повторяясь снова и снова:
Твои родители давно уже спят, уже темно.
А ты не спишь, ты ждешь, когда зазвонит телефон.
И ты готов отдать все за этот звонок,
Но она давно уже спит там, в центре всех городов.
Проснись, это любовь, смотри, это любовь, проснись, это любовь…
После такого удара можно было только окончательно уйти. И Антон ушел.
…А через несколько месяцев опять вернулся. Это было ненормально, но это было сильнее него. Потом эти расставания-возвращения повторялись еще раз пять. Впору было измерять в них время, как удава в попугаях.
Антона каждый раз сбивало с толку то, что сразу после того, как он опять появлялся, Юля искренне радовалась и позволяла ему заметно больше, чем раньше. Поэтому ему, слепому, как всякому влюбленному, начинало казаться,