я боюсь присутствовать при родах.
– Это не так страшно, как кажется.
– А если я упаду в обморок?
– Не бойся – я всегда рядом с тобой! Важно мне самой не потерять сознание, чтобы не потерять ребенка. А в обмороке оба сразу муж и жена – такое бывает редко.
Звездинцев знал, что водит Гулю по отсекам в последний раз, поэтому подробно рассказывал назначение аппаратов.
– Сегодня по плану проверка кессона на герметичность, – напомнил он.
– Знаю, открыть вентили три, пять, семь, закрыть четыре, шесть, девять, – удивила его Гуля.
– Сначала закрыть, а затем открыть, – поправил Звездинцев.
По пути он незаметно прихватил из мастерской пресс-ножницы и спрятал их под одеждой.
В спальне Гуля поставила цветы, зажгла свечи и курильницы с благовониями, дым в спальне возносился из кадильницы, и стала готовить постель. Наручники мешали, но Звездинцев, смирившись, помогал, как мог, ползая на коленках.
– Я знаю, – продолжала она, – ты очень хотел детей. Глупо, что мы так долго тратились на всякие пустяки, забывая о главном. Но мы сейчас оплошность поправим…
Эту ночь Звездинцевы посвятили себе.
– Ты лепишь всё новые и новые гиперболоиды из моих губ, вдувая в них и выдувая из них новые образы, – восхищалась Гуля.
– Но как-то машинально и безжизненно, – впал в беспокойство муж. – Разве фигуры получаются не какие-то абстрактные? Я их множу и принимаюсь за ваяние следующих таких же бездарных. И так до бесконечности.
Тем не менее, Гуля восторженно повторяла:
– Боже! Какие фигуры красивые и романтичные из высшего пилотажа. Я давно не была настолько любимой.
– Знаешь, я, наверное, слишком долго поступал не так, думал не то, жил не тем, – оправдывался он.
Гуля не поддержала его слова.
Сомнения уходили прочь вместе с последней ночью, отличающейся по нежности чувств и накалу страстей непревзойденным колоритом.
Перед самым искусственным рассветом Звездинцев осторожно достал из-под кровати пресс-ножницы, перекусил цепочку и, напоследок, поцеловал спящую Гулю.
К утру всё было кончено, он непоколебимо ушел в глубокий анабиоз, и счастливее человека не было во всей вселенной, а жизнь снова стала для него такой же прекрасной, какой была до этого злополучного полета.
На саркофаге светилась табличка:
“Гуля, прошу не морочить мне голову в течение ближайших пятнадцати лет!
Твой любящий муж, Паша!”
Целый день Гуля, вся в черном, у саркофага рыдала и ломала руки как вдова. Еще Гуля потрясала половинкой наручников, наблюдая, как вторая блестела на руке Звездинцева.
Пришло сообщение: “взять на борт три саркофага с вошедшими в анабиоз, кои доставить попутно до следующей станции”. Саркофаги сгрузили и поставили рядом с Звездинцевым. В одном, примыкая к нему, опочивала молодая девушка. И Гуля, вспыхнув, воспылав к сопернице ненавистью от ревности, долго била кулаками по крышке ее саркофага, но тщетно.
В операционном