и страхи болезней
толкают людей на мытарства,
а слово бывает полезней
иного земного лекарства.
Поэзия – вольная птица,
но в песнях на все голоса
поэту нужна не синица,
а звон журавлей в небесах.
Уставший от быта без света
с разбитым невзгодами сердцем,
излечится словом поэта —
веками испытанным средством.
Коллизия камня и лезвия,
земная реальная мистика, —
для жизненной прозы, поэзия —
лечебная нейролингвистика.
Искус
Когда становится по нраву
журить, хвалить и поучать,
и лести сладкую отраву
в привычных дозах получать, —
строчи поэмы или стансы,
но роль твоя невелика:
ты карта хитрого пасьянса
И убедишься, в горьком шоке
отсеяв ложное в молве,
что ты его резервный «джокер»,
фальшивый козырь в рукаве.
Отринь хвалу лукавой славы!
Сомкни горячие уста
и улови в сияньи справа
дыханье воинов Христа!
«В самородных стихах за века…»
В самородных стихах за века
не тускнеют природные краски.
Вечной свежестью дышет строка
с ароматами няниной сказки.
Пусть былого нельзя изменить:
воды времени невозвратимы, —
доброй памятью можно размыть
залежалые глыбы рутины.
И течёт – за строкою строка —
к лукоморью бездонных познаний,
перекатыши воспоминаний.
Стихии
«Не на китах, не на слонах-быках…»
и не на грозной мощи львиной пасти, —
земная твердь стоит на чудаках, —
хоть короли они, хоть не у власти.
Желанье знаний точит их, как червь,
и чудаки, всерьёз и без обмана,
идут в простые плотники на верфь,
как Государь Всея Руси Романов.
Всё дело – в личной воле удальца,
рискнувшего на миг поверить сказке,
забыв про статус первого лица
и вечный гонор родовой закваски.
Но и от лучшей племенной овцы —
умней барана твари не рождалось.
Порой на трон взбирались наглецы,
«Он с грустью смотрит на Тверскую…»
Он с грустью смотрит на Тверскую,
где, возлюбив заморский смак,
по русской пище не тоскуя,
Москва «подсела» на «Бигмак».
Стоит в смятеньи он глубоком,
застывшим взором видя суть
того, каким нам выйдут боком
глаголы типа «сникерснуть».
Тропой народного признанья
букеты лилий и гвоздик
несут к ногам его славяне,
и финн, и друг степей калмык.
Стоит поэт, судьбе покорный,
и головой слегка поник:
тропу метёт не русский дворник,
а добросовестный таджик.
Дожди ненастий оросили
певца