Из-за мышечной атонии возникает внешнее проявление «опечаленности». Снижение мышечного тонуса тела – это поникшие плечи, ссутулившиеся спины, нетвердый шаг.
Днем психика, давно перенапряженная, работает из последних сил. Солдатам кажется, силы души и тела вот-вот иссякнут. И что тогда? Это тоже рождает скрытый страх. Он сплетается, скручивается из неустраняемых жутких воспоминаний грохочущих минут боя, окровавленных тел – еще недавно хороших знакомых, молодых ребят, друзей. Ужас накатывает волнами. Когда его нет, мучает страх, что он неизбежно накатит, – страх перед страхом. Хочется бежать от него. Это стыдно, позорно, преступно. Сам себе, как позорный преступник, такой человек ненавистен, постыден. Мучителен сам для себя. Водка, наркотики – временное избавление, растят ужас души, молодой, еще слабо оперившейся.
Рис. 9. Солдат-срочник Д. Добровольно решил служить в горячей точке (в Чеченской Республике), чтобы, по его словам, «заработать деньги на колокола для сельской церкви». Признан командиром роты неспособным участвовать в боях с оружием в руках и потому назначен радистом роты. Снято в январе 2000 г. во время боев в Аргунском ущелье (фото автора)
Важными становятся отрешенность, отчужденность от прошлого и от будущего, потеря моральной опоры на них. Прошлое – нереально. Его не могло быть, если таким кошмаром течет настоящее. Прошлое как сон, и кажется невозможным вернуться в него. Оно ускользает и делает еще оскорбительнее, пошлее муки войны.
Мои расспросы о будущем ставили такого человека в тупик. Он молчит, напрягается. И не может представить, надеяться, что кошмар, сейчас иссушающий его, пройдет, что он выживет, не умрет, не превратится в груду мяса, костей, упакованную в прорванный «камуфляж», еще недавно бывший воинской одеждой. Не может представить, что он, греховный преступник своего страха, преступник-убийца других людей, преступник-предатель своих убитых друзей-солдат, сможет перестать быть таким, «отмыться».
Таких солдат другие солдаты и офицеры и сами они себя называют сломавшимися. Этому мальчику-солдатику, если его спрашивать, начинает казаться диким абсурдом, что будет (и сейчас где-то есть) нормальная мирная жизнь его города, села. «Не будет… – тусклым голосом, с казалось выплаканными глазами бубнили мне в ответ такие ребята. – Я могу только убивать… если меня не убьют».
Кажется им – весь мир сосредоточился здесь, на этой каменистой, источенной оспинами воронок от бомб и снарядов земле с перелесками («зеленкой»), таящими смерть от чеченских гранатометов (оружия советского производства). Вселенная сузилась, пропиталась страхом для этих ребят на этой земле… с ненавистными им чернявыми рожами «черных» – чеченцев.
– Каждый, может быть, стрелял в меня!
Каждый чеченец – мужчина, ребенок, женщина – напоминают о пережитых ужасах смерти: «…моей смерти; они таят, копят в себе мою смерть» – примерно так звучит в подсознании многих «сломавшихся» солдат. Из-за этого побудительным становится