и там разговор об оплате встанет. Разве что к смоленскому князю – у него хоть один сын, да и тот пока невелик летами. Но уговориться с ним не успел – не до того стало, единственный сын помер. Пока схоронил, пока то да се, а тут вот и грамотка пришла от доченьки-разумницы.
Гм, а ежели ему и впрямь вместо киевских или смоленских дружин дикий народец взять с собой на Галич? Наверняка его тесть, хан Котян, не откажет родному зятю?[20] Померла, правда, дочка его, супруга Удатного, но дружба-то осталась, никуда не делась. Эвон, зимой, когда Удатный заезжал к нему погостить, Котян сам помощь предлагал. Мстислав в ту пору отказался, держа в памяти киевского князя, но не беда. Переиначить-то недолго, и тогда делиться ни с кем не придется.
«Ай да я, ай да молодец, – похвалил он сам себя за мудрую мысль. – А Ростиславе после отпишу», – решил он.
Дочь же ответа от отца и вовсе не ждала. Знала, что зело ленив батюшка на письменные дела. Да и не больно-то ей нужен был ответ на тот вопрос, который она в грамотке задала. Тут совсем иное.
Просто поделился как-то с нею муж Ярослав мыслью о том, что уж нынешней-то осенью он Константина Рязанского точно побьет, а когда княгиня недоверчиво фыркнула, он ей и рассказал свой план, супротив которого нет у рязанцев спасения, ибо когда сразу в три руки бьют – как тут защититься? И какой бы рубеж ни сунулся закрыть Константин, на двух других у него вмиг все оголится.
Поначалу-то она хотела усовестить Ярослава. Мол, негоже так-то. Грех это – самому поганых нехристей на Русь звать, пусть и в помощь против другого князя. Всем известно, что там, где половцы прошлись, на следующий год земля хорошо родит – зола да трупы славно ее удобряют. Жаль, что некому ее, матушку, засевать, некому и урожай собирать. Пустынно там и страшно.
Но Ярослав о такой ерунде никогда не задумывался. Наорал лишь. Мол, ратные дела не бабьим умом решать, и нечего ей совать свой нос туда, где она вовсе ничего не смыслит. Он уж и замахнулся было, но не ударил, в последний момент одумался, вспомнив про тестя. Никак нельзя ему вступать в свару с новгородским князем. Потом когда-нибудь можно Удатному все припомнить, а сейчас цель одна – рязанец проклятый.
Словом, дешево княгиня отделалась. Одни оскорбления ей достались, а они – дело привычное.
Когда же муж в бешенстве выбежал из ее светелки и Ростислава осталась одна, ей почему-то сызнова зимняя встреча с этим рязанцем припомнилась. Особенно восторг, с которым он на нее смотрел, да еще неподдельное восхищение, ясно читаемое во взгляде, и еще что-то эдакое, от чего у нее самой екнуло сердце и стало так томительно и приятно… Вообще-то она старалась о Константине не думать и не вспоминать, но сердцу не прикажешь, и нет-нет да и снились ей сладкие сны, один другого соблазнительнее, один другого несбыточнее. О таких и на исповеди не расскажешь – стыдобушка, потому Ростислава их молчком отмаливала.
Нет-нет, если разбираться, то вроде бы все невинно. Поцелуев