и самой жизни, и нерукотворенными гробами им служили те камни, о которые они были разможжаемы. А матери их жалостно рыдали, и зарезываемые, или разрываемые, в истоме умирали подле малюток своих. Жалко слушать это, более жалко видеть. О таком зрелище лучше молчать, нежели говорить. Не знаешь, на кого тут смотреть, на губителей, или на страдальцев.
Лютость губила не одних людей, но и бессловесных животных, волов, коней, куриц и других, какие только попадались варварам. Лежал мертвый вол и подле него мужчина. У коня и юноши одно было мертвенное ложе. Кровь женщин сливалась с кровью куриц. А что делалось над мертвыми телами? И то, и то!
Речные струи превращались в кровь. Некоторых колодезей и водоемов нельзя было распознать, потому что они через верх наполнены были телами, а другие едва заметны были, и то потому, что трупы были бросаемы в ближайшие к ним водохранилища. Мертвые тела загноили нивы и завалили дороги. Рощи сделались непроходимы более от трупов, чем от поростков и чащи. Пещеры наполнены были мертвецами. Горы и холмы, лощины и долины ничем не отличались от городских кладбищ. Так велико было поражение. Вдобавок губительная язва от войны, носимая на крыльях грехов наших, перелетала с места на место, заражая что попадется».
Последнее обстоятельство указывает на то, что пребывание руссов не было слишком кратковременным, если успела распространиться даже и зараза.
В четвертом разделе мы между прочим находим: «Как все тогда смешалось, и как город едва не был поднят на копье! Когда легко было взять его, а трудно защитить, тогда по крайней мере от воли неприятелей зависело – пострадать ему или не пострадать; когда же спасение его зависело уже от расчетов их по пальцам и сохранение его – от их великодушия, тогда не много было разницы, лучше сказать, было гораздо лучше сдаться городу скорее, чем не сдаваться долго».
В этих словах Фотия видна ясно психология византийца, видевшего беспомощность пассивного сопротивления и надежду на то, что с городом, сдавшимся сразу, поступят не так жестоко, как после долгой осады.
В пятом разделе мы находим: «Помните тот трепет, те слезы и рыдания, кои тогда были во всем городе, впавшем в крайнее отчаяние? Помните ту мрачную и страшную ночь, когда жизнь наша догорала с последними лучами солнца, и заря бытия нашего поглощалась глубоким мраком смерти?
Помните тот час, несносный и горький, когда в виду нашем плыли варварские корабли, навевавшие что-то свирепое, и дикое и убийственное? Когда это море, утихнув, трепетно расстилало хребет свой, соделывая плавание их приятным и тихим, а на нас воздымало шумящие волны брани? Когда они проходили перед городом и угрожали ему, простерши свои мечи? Когда вся человеческая надежда убыла из человеков, и единственное убежище оставалось только у Бога? Когда мрак объял трепетные умы, и слух отверзался лишь для одной вести: “варвары уже перелезли через стены: город уже взят неприятелем”?»
Этот отрывок интересен, главным образом, описанием настроения в Царьграде в момент появления руссов; так как