чувствовал себя гораздо лучше. Жжение во всем теле пропало, сознание сделалось ясным, и хотя едва затянувшаяся рана отзывалась на каждый толчок, но все же боль стала терпимой. Плетеный кузов тарантаса уютно поскрипывал, над его краем неспешно плыли ветви деревьев, а далеко вверху, в пронзительно-синем небе, висели маленькие, ватно-белые облака.
Чувствуя прилив сил, Малевич приподнялся на локтях и выглянул из тарантаса. Лошади рысью бежали по узкой лесной дороге, ее колея, испятнанная световыми зайчиками, уползала в глубь чащи, и та же брезентовая спина возницы маячила на сидении.
Полковник-то и дело подстегивавший и так идущих рысью коней, услыхал сзади возню и сразу же, натянув вожжи, обернулся.
– Тебя как, унтер, трясет не сильно?
– Нормально… Вот только не пойму я, вашбродь, чего это вы с утра пораньше, гоните? Или поспеть хотите до вечера?
– Приехали, унтер, приехали. Вот-вот увидеть должны…
– Как приехали? – изумился Малевич. – А чего ночевали рядом? Вполне могли вчера добраться. Засветло…
– А ничего ты, унтер, не понимаешь… Я ж сколько лет тут не был! Хочу, чтоб как в детстве… Солнце, утро, радость…
Действительно, из леса доносился птичий пересвист, пряный запах и шум листьев от тянувшего поверху ветерка.
Некоторое время Малевич в упор смотрел на брезентовый пыльник. Он понимал, что обязан этому человеку, своему врагу, многим, к тому же, превратившись в «герра барона», полковник становился как бы вдвойне врагом, и эта мысль все время подспудно давила Малевича. В конце концов надо было что-то решать, и он рубанул прямо:
– Ага, и меня, для полноты счастья, на пороге застрелите!
– Тп-п-р-р-р-у… – Лечицкий резко осадил лошадей. – Дурак ты, унтер, ох и дурак! Пойми, застрелить-то тебя я и раньше мог. Так что, гусь лапчатый, ты зря боишься…
Малевичу вспомнилось, что в прежние времена «их высокоблагородие» называл его «гусем лапчатым» только в минуты крайнего благорасположения, но тут же прогнал эту мысль и сердито поджал губы.
– А кто вас знает? Небось там у столба в восемнадцатом многое передумали…
– Ты глянь! Вроде как поумнел… – Лечицкий пристально посмотрел на Малевича. – До моих лет доживешь, совсем умным станешь. Сказал, – целый будешь.
Сейчас между ними как бы само собой возникло какое-то почти прежнее доверие, и Малевич немедленно этим воспользовался.
– Да зачем я вам целый-то? В холуи, что ли?
– Зачем на себя наговариваешь? Холуем ты никогда не был. Ты, унтер, – солдат и хороший солдат… Пойми, встреть я тебя в колонне пленных, сдал бы охране не задумываясь. А ты в самых клятых условиях дрался, еще и шкуры своей комиссарской не снял. Ценю…
– Вы что, хотите, чтоб я и дальше с немцами воевал? – изумился Малевич.
– Да, унтер, я тебя из того леса вытащил для войны…
– Погодьте, вашбродь, мы вроде как с вами по разные стороны? – В голосе Малевича прозвучала растерянность. – И защищали разное…
– Одно мы с тобой защищали, унтер, одно… Только я – раньше, а ты – теперь…