впереди, неизвестно. Быть может, смерть. Временами становилось невообразимо страшно. Да-да, признаюсь – страшно.
– Это оттуда ранение? – спросил Пётр Иванович.
– Да, и ранение, и звание, и «Георгий», всё оттуда, – ответил Михаэль, указав на наградной крест Георгия четвёртой степени.
Немного помолчав, Михаэль сказал:
– Только там я понял, что, в сущности, о войне мы ничего не знали. Война страшна, хитра и непредсказуема. Многому, очень многому нам ещё предстоит научиться, многое узнать, ко многому привыкнуть. И важнее всего, чтобы эта первая в нашей практике война нас пощадила, не растоптала. Слишком много мы не знали и не хотели знать, и это сейчас нас губит. Поверь, мы не выиграем эту войну, там, на поле боя, это стало ясно совершенно. Сейчас стремиться нужно лишь к тому, чтобы потери наши не стали катастрофически велики. Более того, как бы жестоко это ни прозвучало, но я ощущаю эту войну как репетицию, тренировку перед чем-то по-настоящему глобальным. Дай бог, чтобы я ошибался!
В этот момент в кабинет вошла молодая женщина, неся на подносе чай. Черты лица её были слегка грубоваты, но привлекательны. Невысокого роста, пышногрудая, с непомерно утянутой корсетом «осиной» талией и узкими покатыми плечами, лёгкая и живая, она больше была похожа на бабочку или весеннюю пташку, нежели на земную женщину. На ней было надето шёлковое платье с расклешённой колоколообразной, похожей на бутон цветка юбкой. Платье её было отделано шитьём, по которому аплицированы чёрные стрекозы.
– Спасибо, Марта! – поблагодарил жену Михаэль. – По воскресеньям мы отпускаем прислугу и Марта сама справляется с домашней работой. Постоянно с нами остаётся только русская няня Натали.
– Отчего же не немка? – спросил Пётр Иванович.
– Родина Натали здесь, в России. Мы воспитываем её русской девочкой, хотя друг с другом и говорим по-немецки.
– Она так похожа на тебя, Михаэль.
– Ах, Петя, Натали – это вся наша жизнь. Мы почти десять лет ждали этого чуда, и вот, пять лет назад Господь наградил нас за терпение. Жаль лишь, что мало времени удаётся проводить с моими драгоценными девочками.
– Служба, – с горечью в голосе сказал Пётр Иванович. – Это твой долг! Долг офицера!
– Да, Петя, долг, но там, в Хушитае. А сегодня мне стыдно! Стыдно за себя, за эти погоны, за то, что я офицер! Ты можешь не поверить, но мне жаль, что там, в бою, я был только ранен, а не убит. В случае гибели я бы не проводил свой отпуск в Петербурге и не был бы вызван сегодня в особый гвардейский отряд для разгона демонстрантов.
И взявшись за голову, Михаэль добавил:
– Что это было такое, Петя? Что-то страшное, что-то непоправимое произошло, и мы этому не воспрепятствовали. Ах зачем, зачем я сегодня был в Петербурге? Зачем не отбыл раньше? Мне стыдно и страшно!
– Ты спрашиваешь, что это было? Это был бунт, Михаэль. Я хорошо понимаю, что ты чувствуешь. То, что мы видели сегодня, действительно страшно, но поверь, не пресеки этот бунт сегодня, в самом его зародыше, дальнейшее стало бы страшнее.