Михаэль, – спокойно возразил Пётр Иванович. – Катастрофы не будет! Теперь не будет! Я лучше знаю русский народ. Нельзя давать волю мужику русскому! Он, как дитя с хрустальной вазой, не знает, как с ней обращаться, разобьёт да и сам поранится. За волей последует анархия. Такую страну нужно держать в кулаке, в страхе если угодно. Как это делали Пётр Великий, Николай Павлович. Все либеральные реформы приводили к бедам. Ты же знаешь, как погиб дед нашего императора?
– Террористов среди этих несчастных не было! Я их не видел. Я видел расстрелянных людей в праздничных одеждах, держащих в руках иконы. И все эти несчастные, пришедшие за защитой, хотели жить. И все эти несчастные будут сниться мне по ночам. Ты говоришь, что знаешь русский народ лучше меня? Не спорю, я знаю меньше, но самое главное. Я знаю доброту русского народа, справедливость его и великодушие. Потому-то я принял российское подданство, потому принял веру православную, без сожаления оставив всю ту жестокость нравов, что так противна была мне в Германии.
Пётр хотел было что-то возразить другу, но Михаэль остановил его.
– Будет, Петя, мы уже вдоволь наспорились. Не для того мы сегодня встретились, чтобы провести этот, может быть, последний наш вечер, в ненужном споре, – сказал Михаэль, ласково похлопав друга по плечу. – Давай говорить о тебе! Скажи, откуда ты здесь? Я так рад тебя встретить снова! Где ты пропадал все эти годы? Неужели сидел затворником в своём имении?
– Можно сказать и так, – улыбнулся Пётр Иванович в ответ. – Но отчего последний вечер?
– Через два дня я отбываю на фронт. Но не будем возвращаться к этому, дабы не провести оставшуюся половину вечера в споре об этой войне. Пойдём лучше ужинать, расскажешь мне о супруге и детях, о делах в имении, мне всё интересно знать.
Пётр Иванович Сенявин не любил разговоров о службе и воспринимал их болезненно. О военной карьере, которой так славился весь его княжеский род, он мечтал ещё с малых лет, но несчастье, сделавшее его калекой уже в двадцать четыре года, разрушило все его мечты, заставив навечно поселиться в родовом имении и заниматься хозяйством, которое так не близко было его сердцу и душе. Зная об этом, Михаэль поспешил пресечь этот едва начавшийся разговор о русско-японской войне.
Глава 3
Михаэль-Фридрих Нейгон, именовавшийся в официальных русских документах «Михаил Федоров Нейгон», а среди друзей звавшийся на русский манер просто Миша, в свои тридцать пять лет имел непростую, полную трагедий биографию и самую неудобную для высшего общества родословную.
Ещё дед его, Вильгельм Нейгон, принимал участие в восстании силезских ткачей, громом прогремевшем на всю Пруссию. В том же восстании принимала участие и его бабка, Луиза. Мать троих детей, она не отставала от мужчин в борьбе за свободу и справедливость.
Но жестокое наказание ждало бунтовщиков тех неспокойных июньских дней 1844 года. И дабы избежать тюремного заключения, Вильгельм Нейгон в первую же неделю после