картины и произведения искусства, находившиеся в квартире в доме двадцать два по авеню Лепутр, и, наконец, сельский дом на юге Франции. В доказательство ее неожиданного возвышения нотариус сказал ей, что готов вести дела, связанные с ее наследством.
– Я должна подумать. А не было ли письма, дополняющего завещание?
– Нет.
– А какого-то документа, адресованного именно мне?
– Нет.
– Но что за странная прихоть, отписать все мне?
– У него не было семьи.
– Понятно, но все же почему мне?
Нотариус молча пристально посмотрел на нее.
У него зародилось сомнение. Или, как он полагал, она была любовницей коммерсанта и блюла приличия, или же она говорила правду, и тогда перед ним был самый странный случай в его практике…
Женевьева настаивала:
– Мэтр, вы ведь хорошо его знали.
– Нет, это досье вместе с прочими мне досталось при покупке нотариальной конторы.
– А где он похоронен?
Понимая, что, если он хочет, чтобы Женевьева оставалась его клиенткой, следует пойти ей навстречу, нотариус покинул кабинет, отдал распоряжения помощникам и спустя пять минут вернулся с листочком бумаги:
– Кладбище в Икселе, первая линия, квадрат два, пятый участок по левую сторону.
В тот же день Женевьева отправилась на кладбище.
Погода была ненастная. Затянутое тучами небо цедило скудный серый свет, смягчавший вид бетонных стен и наводивший тоску на лица. Шли хмурые прохожие. Хотя дождь прекратился, о чем напоминали еще не просохшие мостовые, но угрожал зарядить снова…
Женевьева сошла с автобуса у трех кафе, за которыми начиналось кладбище. Внутри, за окнами, не было видно посетителей, угрюмые официанты зевали. В тот день похорон не было… Женевьева, кутаясь в шарф, вздрогнула, представив себе их работу: спекулировать на смерти, подносить травяной отвар вдовам, лимонад сиротам, наливать пиво мужчинам, жаждущим забвения. Похоже, полотняными салфетками здесь скорее утирали заплаканные глаза, а не рот…
Так как монументальные ворота кованого железа не соблаговолили распахнуться перед ней, Женевьева проникла на кладбище через калитку слева, кивнула работнику коммунальных служб в зеленой накидке и дошла до круглой площадки, обсаженной дубами.
Когда она двинулась по аллее, под ногами зашуршали камешки. Они скрежетали: «Уйди, ты здесь чужая! Возвращайся, откуда пришла!» Да, они были правы, ей нечего было делать здесь, в этом городе богачей. Хотя дома уменьшились до склепов или мавзолеев, их роскошь и претенциозность скульптур, их торжественные обелиски напомнили ей, что она – бедная старуха, которой не довелось общаться ни с одним из здешних резидентов. Некоторые семейные памятники под высокими голубыми кедрами были возведены еще два века назад; смущенная Женевьева задавала себе вопрос: почему генеалогия бывает лишь у богатых? Разве у бедняков нет предков?
Она шла, склонив голову, твердя себе, что ей бы ни за что не удалось заполучить