покивал и продолжил:
– Я вам дам лист бумаги, попробуйте подробно расписать, как развивались события в течение вчерашнего вечера… Какое у кого было настроение, о чем велся разговор, кто что делал – желательно прямо по минутам. Ну, насколько сможете, конечно.
И, оставив озадаченного, впавшего в угрюмое состояние заместителя директора наедине с его воспоминаниями, я поспешил к Черновицкому.
– Что тут у тебя? – спросил я, закрывая за собой дверь.
Черновицкий молча кивнул на одну из четырех рюмок, стоявших на подносе донышками вверх.
– Ну и что? – пожал я плечами.
Черновицкий окинул меня полным презрения взглядом, потом с помощью пинцета приподнял одну из рюмок и показал на свет. Я заметил едва различимые разводы на краях рюмки.
Теперь я уже ничего не говорил, только смотрел на Черновицкого. Тот сказал:
– Что это такое, я точно смогу определить только в лаборатории.
– Стоп! – неожиданно осенило меня. – А почему четыре рюмки? Их же трое было!
– Так этот ведь сказал, что кто-то позвонил и договорился о встрече, – напомнил мне Михаил.
– Выходит, он с ним выпивал, – задумчиво протянул я. – И что же, Скоробогатов после этого разговора принялся отмывать рюмки и наводить порядок? Будучи в довольно-таки сильном опьянении? Что-то это сомнительно… А эти рюмки все здесь стояли? – спросил я у Черновицкого.
Тот посмотрел на меня с выражением оскорбленного экспертного достоинства.
– Интересно, интересно, – продолжал бормотать я, а потом резко вышел в соседнюю комнату.
– Николай Александрович, а когда вы уезжали, на столе все по-прежнему оставалось? Ну, в смысле, порядок вы не наводили? – спросил я у заместителя директора.
– Зачем мне наводить? – недоуменно буркнул он.
– Ну, убрать там за собой со стола, рюмки помыть…
– У нас для этого секретарша есть, – совсем угрюмо сообщил Голубицын. – Она и помыла бы в понедельник с утра, она ведь за полчаса до открытия приходит.
– А Георгий Анатольевич не стал бы убирать и мыть посуду?
– Да вряд ли, – хмыкнул Голубицын. – Зачем ему? Да он уже уставший был, откровенно говоря. Зевал даже.
– Угу, – кивнул я. – А о чем шел вообще разговор между вами?
– Вот я тут все пишу, – мрачно ткнул рукой в поданный мной листок Голубицын. – Потом почитаете.
В этот момент дверь резко распахнулась, и в приемную буквально ворвалась женщина лет сорока, высокая, худая, с резкими чертами лица, с выдающимся хищным носом и глубоко посаженными черными глазами. Мне показалось даже в тот момент, что в комнату влетела какая-то птица.
– Здравствуйте, что у вас здесь происходит? – громко, резким голосом обратилась она к нам.
– Из полиции пришли, – все так же, без красок в голосе, сообщил Голубицын. – Георгий пропал.
– Как пропал? Куда пропал? Как такое может быть? – захлопала черными, густо накрашенными ресницами Арцыхевич.
– Вы успокойтесь,