своему хозяину, что и у самого покорного пса есть зубы. – Пленник с вызовом вскинул голову.
– Я всё расскажу тебе, но для начала нам надо промыть твои раны. – Савьо решительно постучал в дверь, надеясь, что работорговец приставил кого-нибудь из надсмотрщиков сторожить их.
– Да, похоже, не только глупость, но и грамотность тоже наказуема. – Айзек скорчился в своём углу, и в свете угасающего дня Савьо видел лишь его резко очерченный подбородок и упрямо сжатые губы.
– Зачем ты бросил ему вызов? Там, на палубе? Другие рабы пострадали из-за этого.
Писарь полоскал в тазу куски ткани – остатки рубашки Айзека. Впереди их ждало долгое путешествие, и, наверняка, они ещё не раз понадобятся, чтобы смывать кровь со спин их обоих.
– Дурак потому что. – Айзек пожал плечами, забыв про свою израненную спину, и тут же приглушённо охнул. – Сдался потому что, – добавил он через мгновение. – Надеялся, что он меня прикончит. Избавит от всего этого. А в глазах остальных рабов я бы остался несломленным. Как ты. Тогда, в трюме, меня до глубины души поразило, что ты не сдался, не впал в отчаяние. Что у тебя ещё оставались силы помогать другим, в то время как я сам после первой же неудачи бросил бороться.
Савьо отжал полоски ткани и прошептал:
– Ты слишком хорошего мнения обо мне. Я, в отличие от тебя, даже не пытался сопротивляться. А если бы они сотворили со мной такое, я бы давно сломался.
Айзек завозился в своём углу, пытаясь устроиться так, чтобы хоть немного приглушить боль.
– Ты не можешь этого знать, пока не испытаешь на себе. Никто не знает предела твоих сил. Даже ты сам. Так говорил мне учитель. Тёмные духи побери, как бы он потешался сейчас над моей глупостью! Он всегда говорил, что самое главное – выстроить план. А у кого плох план, у того страдает шкура. О, да, теперь я это прочувствовал сполна! – Парень грустно рассмеялся.
Лежа на своей койке и прислушиваясь к звукам бьющихся за бортом волн, Савьо чувствовал себя виноватым за то, что сам может наслаждаться постелью, в то время как избитый и измученный Айзек вынужден довольствоваться кучей старых тряпок. Глядя в темноту каюты, юноша думал о том, как единственный неправильный выбор может завести человека в тупик, сделать из начинающего писаря и лекаря жалкого раба.
Айзек пошевелился, и лязг цепей нарушил тихую гармонию ночи. Савьо приподнялся на локте, стараясь рассмотреть, не нужно ли что его товарищу по несчастью, но тот, похоже, сумел забыться тревожным сном. Тогда, в полутёмном трюме, и там, на палубе, пленник показался Савьо взрослым мужчиной: широкоплечий, со смуглой от загара кожей, грубоватыми чертами лица и отросшей за время плена щетиной, он выглядел старше. И только сейчас, обрабатывая раны, юноша с удивлением заметил, что Айзеку едва ли было больше двадцати.
«Интересно, за что он угодил в рабство? – размышлял Савьо. – Есть ли у него семья, любимая, друзья? Ждёт ли его кто-нибудь в том, теперь уже таком далёком, мире? Или он одинок, как и я, – никому не нужный, позабытый