Свидетель. – И пусть судьба будет справедлива к вам, господа, – Свидетель закрыл глаза и принялся раздавать карты.
Делал он это медленно и очень основательно: большим пальцем правой руки сдвигал карту от себя, подхватывал остальными, плавно опускал ее к самой поверхности стола, после чего виртуозно отправлял ее в сторону игрока, причем за все время ни одна карта не перевернулась. Наконец, Свидетель бросил последнюю карту – Людвигу, – положил несколько оставшихся на стол и тихо проронил:
– Козырь – кубки.
В тот же момент свет в помещении погас.
Дмитрий дернулся, но доктор жестко сжал ему руку чуть выше локтя:
– Спокойно.
Дмитрий зачем-то кивнул.
Раздалось мерное шуршание: игроки раскладывали в руках карты.
– Мадам! – голос Тристана. – Ваше слово.
– Я знаю, – отозвалась Матильда. – Допустим, guarde.
– Достойное начало, – комментирует Людвиг. – Однако, я позволю себе guarde sans.
Тристан неприятно смеется:
– Я пас, господа, мне нет смысла тягаться с такими серьезными заявлениями. Впрочем, позволю себе заметить, что это называется с «места в карьер».
– Не вам судить, – довольно злобно цедит сквозь зубы Матильда.
– Ход!
На столе затрепетали карты. Дмитрий растерянно замотал головой, пытаясь понять, что происходит.
– Тише ты там, – противно взвизгнул Тристан. – Людвиг, дорогой мой, что за отвратительная манера приводить новичков? Мы же с вами серьезные люди, а вы устраиваете балаган. Это архи некрасиво и невежливо! По меньшей мере, по отношению даме! Матильда, душа моя!
– Тристан, как это мило: вы вступились за меня как настоящий рыцарь! – мягко проворковала Матильда. – Но прошу вас, закройте рот, из него пахнет.
– Дура! – мелко проблеял Тристан с наглым смешком. – Изо рта даже у ангелов пахнет, а они дерьмо, как раз, не жрут.
– Никогда бы не подумала.
– Ваш ход, – холодный голос Людвига.
– Я знаю! – шипение Матильды. – Кстати, Людвиг, это правда, что вы совсем не пьете молоко?
– Правда.
– А почему?
Секундная пауза: шуршат карты.
– Я не люблю, когда белое не имеет формы, – ответ Людвига. – Скажем, ваша грудь…
– Что?! – голос Матильды звенит, как лопнувшая тетива.
– Ваша грудь, – интонации Людвига не меняются, – напротив, являет пример, достойный моего интереса. Я подозреваю, что задающий профиль, по меньшей мере, дважды дифференцируем в любой точке и имеет не более пяти пунктов в представлении Безье.
– Четыре, – скромно роняет Матильда.
– Тем более. Кроме того, ваша мраморная кожа, мадам, дарит ощущение скрытых подтекстов, которых начисто лишен беспросветно однообразный и отвратительно однородный белый цвет молока.
– Вы умеете польстить женщине…
– Господа! – у Тристана почти истерика. – Мне ваши рассуждения категорически неприятны!
– Вполне объяснимо, – в словах