могу. Ее, и другую, третью. Секс мужчины и женщины порождает третье – ребенка. Тело успешно длится. Женщина делится. Плоть разделяется. Теста кусок отрезали от его пышущей части. Мужчина рожает тоже, ребенка для женщины, ее продолжение рода, он душу рожает ей. Она ведь сама не может, но есть исключения. Но их среди тела нет: мужчина рожать не может. Духовное впереди. …Я словно пчела слизываю, собираю нектар с ее цветка. Потом улетаю прочь, я в улей лечу – я к богу. Ведь там производят мед. Цветы опыляю, женщин, но сам забираю тоже. Гений и пизда связаны неразрывно. Член уходит в нее. Он работает будто перфоратор. Он как будто вгоняет сваю.
– Чтоб на гвоздь повесить картину, чтобы видели ее все, чтоб в углу не пылилась больше.
– Чтобы после построить дом, чтоб его заселить людьми.
– Видишь, Россия это? – я показываю на Россию пальцем.
– Не показывай пальцем, эй.
Алексис улыбается, она чувствует меня как наконечник копья, вершину, острие всех мужчин, через которое они вошли в нее, она ощутила их силу и тяжесть.
– Единственный – горло воронки, – я показываю на горло, – я горло мужчин, меня воткнули в тебя, в одно из трех твоих мест, через меня мужчины втекают, струя не разбрызжется. До капли последней в рот.
Алексис облизывает губы. Жарко, ей хочется пить. Девочку мучит жажда. Я покупаю воду, Алексис ее пьет. Мы гуляем по набережной. Девушки, парни мимо. Алексис здесь звучит, можно сказать сейчас. Может, совсем недолго. Главное – пишет он. Между возникло слово. Слово впиталось в звук. Колебания воздуха. Воздух пропитан сильно. В нем оседает, копится. Алексис хочет писать. Есть биотуалет. Я увожу ее. Алексис хочет есть.
– Разве же не прекрасно, – я размышляю в ней. – Ты из другого мира. Воды, смотри, текут. Парень, а слева девушка. Я здесь ходил давно. Что-то искал, не помню. Мне ничего не жаль. Ветер подмел лицо. Пыль улетела с ветром. Прямо успокоение. Вода говорила что-то, по-детски, неясно нам. Ее детский язычок касался границы с нею, облизывал, пробовал. Бывало, ломал кусок, затем уносил с собой. Когда-то нас здесь и не было. Тележка с мороженым поехала по асфальту. Мальчик на роликах. Он поспешил домой. Матери стало плохо. Так показалось мне. Нет, не могло иначе. Все здесь случилось так. На часах полвторого. На часах полчетвертого. На часах полдевятого. Это, наверно, счастье. Нас, говорят, не будет. Я зачерпнул воды и смочил Алекс волосы. Волосы прижались к ее шее, после чего ко мне: над головой стемнело. Я нажал выключатель. В ней загорелся свет. Сели за ужин с Алекс. Ты не причесана. Ты не одетая. Ты почему так смотришь. Ты не готовишь ужин. Ты от меня уйдешь. Ты ничего не ешь. Ты совсем исхудала. Господи, снова где? Бедра легли на стол. Я целовал их между. Я целовала между. Так, только так вдвоем. Наши сознания, наши тела, наши души как две порции пластилина переплелись, стали вместе. Не мы лепили ребенка, ребенок двоих лепил. Где-нибудь в своей комнате, в детском уме своем. Лепил дядю и тетю, занимающихся любовью, чтоб сотворить его. Ребенок шутил, смеялся. Во время оргазма плакал. Алекс почувствовала горячие слезы своего ребенка. Она вытерла ему слезы, все слизала,