не исключил его.
Однако дальше пятого класса Исмаил не продвинулся и так надолго засел в пятиклассниках, что вот уже и голос начал ломаться у него, и усы над губой проступили, как тень.
Мать махнула на него рукой. Сама сказала: «Как бы еще хуже не вышло». Главным образом ее заботило, как их накормить. Сначала она подрабатывала по соседским домам. Потом занялась сучением фитилей, потом портняжным делом, наконец, обряжанием на праздники, и это давало больше дохода, чем что-либо еще.
Не прошло еще и года после смерти отца, как в доме стали появляться мужчины. Они не были родственниками или знакомыми. Приходили они, в основном, в одиночку – одетые чисто и заботящиеся о себе. Исмаил из их разговоров понимал немного, но видел, что мать садится от них на расстоянии, закрывает лицо, смотрит в пол и больше слушает. Говорит мало.
Мужчины эти улыбались Исмаилу, гладили его по голове, старались разговорить, но ему было неприятно. Хотелось, чтобы они поскорее ушли из их дома. Некоторые уходили и больше не возвращались, один-два приходили по нескольку раз – однако, когда видели, что им не рады, переставали появляться. Каждый раз, когда какой-нибудь из этих мужчин переставал приходить, в душе матери словно бы что-то рушилось. Она становилась нетерпеливой и раздражительной, из-за каждой мелочи поднимала шум, ругалась и, если он или Махбуб попадались под руку, била.
Ближайшей подругой матери была Махин-ханум, которая каждый день заходила к ним и, проведя у них в доме несколько часов, уходила. Женщина она была добрая, не оставляла их одних. Мать привыкла к ней, как и Исмаил, и Махбуб. Если она вдруг не появлялась, в этот день было как-то пусто. К собственному мужу у Махин-ханум сердце не лежало: тот каждый день являлся домой пьяный и устраивал скандал. Он собирал велосипеды, но все, что зарабатывал, тратил на водку и домой являлся без гроша в кармане. Звали его Аббас, и он в минуты пьяного краснобайства называл себя «Аббас-одиночка». Кажется, у него не было родственников, а если и были, то не показывались возле него – может, он их не особо и звал. Детей у Махин-ханум не было. По ее словам, врачи сказали, что вина тут – Аббаса, а сама она здорова. Она была болтушка и хохотушка, голос ее за несколько дворов слышался. Все больше на то сводила, как петухи обхаживают кур да как воробушки чирикают. При всем том в глубине ее души было что-то мрачное. Оставаясь одна, она подолгу сидела, обхватив руками колени, уставившись в одну точку. Если никто не звал ее, она могла долго оставаться в такой позе, потом глубоко вздыхала и опять возвращалась к пустому похохатыванию, взрывам смеха.
Казалось, Махин-ханум вообще не умеет говорить медленно. Все, что приходило ей на ум, она быстро-быстро высказывала. Быть может, именно она стала причиной того, что у Исмаила открылись глаза и уши: некоторые из женских тайн Махин-ханум так громко выбалтывала, что он все слышал, и любопытство его росло. Он понял, что эти мужчины приходили свататься к матери, их целью было – стать ее мужем, занять место покойного отца. Мать высказывала Махин-ханум откровенно