или потому, что ему было стыдно?
– Он хочет, чтобы я отправила эти блокноты на чердак. Хотя бы на время. – Мегги вдруг почувствовала себя такой маленькой и в то же время такой старой. – «Может, мне превратиться в стеклянного человечка? – сказал он. – Или выкраситься в синий цвет? Раз моей жене и дочери феи и стеклянные человечки, судя по всему, намного нужнее, чем я».
Реза улыбнулась и погладила ее пальцем по носу.
– Да, я понимаю, что он на самом деле так не думает! Но он так сердится каждый раз, как видит меня с этими блокнотами…
Реза посмотрела через открытое окно в сад. Он был такой большой, что не видно было ни начала, ни конца – только высокие деревья и старые кусты рододендрона, окружавшие дом Элинор вечнозеленой стеной. Прямо под окном Мегги тянулся небольшой газон, окаймленный узкой гравийной дорожкой. На краю его стояла скамейка. Мегги хорошо помнила ту ночь, когда, сидя на ней, смотрела огненное представление Сажерука.
Ворчливый садовник Элинор только что убрал с газона жухлую листву. Посередине еще виднелось выжженное пятно на том месте, где молодчики Каприкорна сожгли лучшие книги Элинор. Садовник все уговаривал ее посадить там что-нибудь или посеять новый газон, но хозяйка всякий раз только энергично встряхивала головой.
– С каких это пор на могилах разбивают газоны? – сердито ответила она ему недавно и велела к тому же не трогать тысячелистник, пышно разросшийся с того времени по краям выгоревшей земли, словно желая плоскими зонтиками своих цветов увековечить память той ночи, когда погибли в пламени бумажные дети Элинор.
Солнце закатилось за горы, полыхнув такой яркой краснотой, будто и оно хотело напомнить о давнем пожаре, и в окно повеял холодный ветер, от которого Реза вздрогнула.
Мегги закрыла окно. Ветер прибил к стеклу несколько увядших лепестков розы, бледно-желтых, почти прозрачных.
– Я не хочу с ним ссориться, – прошептала она. – Я раньше никогда не ссорилась с Мо, ну почти никогда…
– Может, он и прав.
Реза откинула волосы со лба. Они были такие же длинные, как у Мегги, только темнее, словно их окутала тень. Обычно она закалывала их наверх, и Мегги теперь часто делала такую же прическу. Иногда ей казалось, что из зеркала в платяном шкафу на нее глядит не собственное отражение, а помолодевшее лицо матери.
– Еще годик, и она тебя перерастет, – говаривал Мо, когда хотел поддразнить Резу, а близорукому Дариусу уже не раз случалось путать Мегги с матерью.
Реза провела пальцем по стеклу, словно обводя прилипшие к нему лепестки. Потом пальцы ее снова заговорили, медленно и неуверенно, как это бывает порой и с губами.
– Я понимаю твоего отца, Мегги, – сказали они. – Мне тоже иногда кажется, что мы с тобой слишком много говорим о том мире. Мне самой странно, что я снова и снова к нему возвращаюсь. И все время рассказываю тебе о том, что там было хорошего, вместо того чтобы вспомнить о других вещах: о сидении взаперти, о наказаниях