в скатку пальто, переброшенным через плечо и связанным за концы ненадёжной бечёвкой от ящиков. Булава, как и меч Домотканова, равномерно, будто стрелка метронома, постукивала вместо посоха по земле. По-видимому, надо было привыкнуть ещё раз, и теперь гораздо глубже, к тому, что с нами случилось, понял его задумчивость Домотканов. А привыкнуть можно ко всему, даже к гораздо более худшему, чем у них. Дай только время.
И они привыкали. Спуск следовал за подъёмом, подъём за спуском. Понемногу, точно через силу, путникам открывались подробности: высокие тёмные ели, чем-то похожие на них такие же тёмные камни, выраставшие тут и там из земли. Словно сторожевые вышки или стрелы, эти редко разбросанные вокруг мрачные ели целились в неподвижное до ощущения твёрдости ясное небо с умеренно-ярким, несмотря на эту ясность, солнцем. Ни яблонь, ни берёз, которые, по-видимому, не отваживались уходить далеко от холма с башней, как и ни пышной травы, которая давно сменилась бледными кустиками, кое-где пробивающимися сквозь пропитанную камнем землю. Да и эти жалкие кустики вскоре уступили место мхам – не в пример тем – густым, многоцветным, как водоросли на морском дне. Наступать на них было мягко, приятно, словно на перину. Они тут же поднимались, как будто по ним никто не проходил. Камень всё больше и больше захватывал землю. Валуны громоздились уже не только по одиночке, но и причудливыми грудами, в которых просматривались ворота, колонны, ступени, балконы, а в обширных россыпях – узоры таких затейливых форм, что невольно возникала мысль о ком-то упражняющемся в грандиозном искусстве. Приходилось петлять между подобными изделиями, удлиняя и без того немалый путь. Крутые склоны, как в горах, рябили застывшими каменными водопадами. Всё это наводило бы на мысль о суровом Севере, если бы не граничащая с жарой теплынь, из-за которой пришлось снять пальто и ветровку, да и в рубахе Домотканова и свитере Валентина было всё равно жарко. Хотя и на Севере бывает иногда жарко. Продолжалась непоколебимая ничем тишина. Ни ветерка, ни движения, ни звука. Ни птиц, ни зверей, ни даже комара или мухи. Лишь два путника, единственных нарушителя общего молчания. Зачем так? И кто они здесь: званые или незваные гости? Изредка встречающиеся в долине озёра, хотя тоже неподвижные, всё-таки скрашивали тяжёлое впечатление от неестественного покоя. Они живыми и ободряющими взглядами встречали и провожали путников, словно дарили надежду. А путники всё шли и шли, будто не умея остановиться, забыв об усталости и еде, пока, наконец, Валентин не сделал неверный шаг на совершенно ровном месте и не припал на колено.
– Всё так же, как и в первый раз, – удивлённо обратился он к Домотканову. – Забываешь обо всём, пока не потеряешь последние силы. А ведь мне-то уж следовало помнить об этом. – Он упёрся в землю булавой, повернулся и с размаху сел на дно неширокой долины, где его застала неприятность. – Привал.
Домотканов внезапно ощутил безмерную усталость, от которой закачались ноги, и надо было побыстрей сесть рядом с Валентином, чтобы не случилось чего-нибудь похуже.
– Это