машинально глотая недопитый винный коктейль и невидяще глядя перед собой на ряды винных бутылок с красивыми этикетками, на высокого, упитанного бармена с причёской «а ля финский домик» – по последней моде, проворно сновавшего за стойкой.
«Занята! – как в тумане, проносилось в голове Олега последнее слово парня. – Занята…Оленька…занята…Да нет же, нет! Это же чушь, вздор! Просто это сходство, совпадение! Что это я себе душу растравливаю? Я гад, мерзавец за то, что могу о ней подумать такое!»
Он медленно потянул носом воздух, стараясь дышать теперь глубже, до самого, почти обморочного предела, – этим он надеялся отогнать дурные, мерзкие мысли о ней. Он решил, что прежде всего нужно успокоиться, – этак ведь можно и с ума сойти! Да и этот…который ушел звонить, может что-нибудь заподозрить и пойти на попятную. Нужно взять себя в руки и отправиться сейчас с этим мерзавцем туда, куда он его поведет и убедиться в том, что это не она. Ну, конечно же, не она! Сходство же так возможно. Недавно даже в какой-то передаче по телевизору показывали двойников показывали из разных городов Союза, и есть похожие люди, как две капли воды…Пойти и убедиться в том, что это не она, – и пусть забирают двести пятьдесят рублей. Дорого же у них стоит это удовольствие!
Мысль о деньгах заставила его вытащить из кармана бумажник. Он открыл его и, не пересчитывая, прикинул на глаз, сколько же у него было с собой денег. Но денег было много, вполне достаточно для того, чтобы заплатить за несколько таких «красоток». С тех пор, как в последних числах августа он уехал на четыре месяца отрабатывать свою последнюю практику, почти все свои деньги он брал с собой, если, конечно, ездил в Питер. Вообще в последнее время, вернувшись с Шикотана, где он заработал тысячу с лишним рублей, он не испытывал нужды в деньгах, тратил их не скупясь и так и не завел себе сберкнижки. Особенно тратил их после того, как Оля наотрез отказалась взять у него даже часть денег, которые он, собственно говоря, и заработал для неё, чтобы она не надрывалась по ночам на срочной маминой работе.
Но сегодня он вообще с какой-то злостью швырял деньги, расточал их направо и налево. Одним только швейцарам раздарил не менее пятидесяти рублей, – пробиваясь в бары и рестораны, он не стоял под дверями, не выжидал, как многие, не клянчил, не умолял швейцаров впустить, уповая на милость этих хозяев баров и кабаков, – он просто совал им в руки деньги, и они его пропускали…
А злость эта…Бог её знает, откуда она только взялась! В эту несчастную осень эта злость была постоянно в нем. Вчера вот звонил ей из своего Лодейного Поля, просил, умолял, чтобы позволила встретиться, но она настойчиво отговаривала его приезжать. «Олежик, я буду занята, у меня экскурсии с туристическими группами, потом я буду шить осеннее пальто у Махотиной, а вечером, как всегда, у мамы срочная работа. Ты понял, Олжик?» Она называла его из желания оригинальничать на скандинавский манер Олгом, а если ласково, то Олжиком. «Оля, ну, на час, на один час, я хочу тебя видеть!» – кричал он в трубку, закрывая её ладонью и стоя спиной к другим учителям, – звонил он в перемену, и слышимость была ужасная. «Олжик, будь умницей,