у мужчин, эти её оценивающие мужчин взгляды тоже нечисты, – что вся она со всем своим кокетством, легкомыслием, любовью к барам, тягой к какому-то «высшему» свету, который, по её мнению, существовал и о котором она нет-нет, да и заговаривала, – что вся она чужда ему, и он птица не её полёта. Но он гнал эти мысли прочь! А однажды, когда Костя, желая отрезвить, образумить его, встрял по пьянке: «Должен как другу тебе сказать: «Беги от неё подальше! Она тебе когда-нибудь ухо откусит, неужели ты не видишь, что это ведьма?» – он даже не выдержал и набросился на друга, закричал: «Ты – дурак, идиот! Это она-то ведьма?» «А кто же? У неё черти в глазах так и прыгают, – неужели ты не видишь?» «Если ты о ней ещё раз заикнёшься, я тебе врежу по-флотски! Знаешь, это как?» Они сцепились тогда, поссорились и около недели не разговаривали, а помирились лишь потому, что обоим пришлось играть за сборную факультета по баскетболу.
III
Родился и вырос Олег в одном из районных городков Хабаровского края. Отслужив во флоте на острове Сахалин положенные три года, он решил поступать в институт, и не куда-нибудь, а в Питер, в город Петра, Пушкина, Достоевского…И затем, когда с первого захода поступил, то почувствовал, что тут, в Питере, в нём вполне осознанно, по-настоящему раскрылась его подсознательная тяга к красоте. Только оказавшись в Питере, он понял, что красота – это всё. Что без неё нельзя, невозможно прожить ни дня, ни минуты, на мгновения; понял, что если и стоит жить, то только ради красоты.
Прежде красота для него заключалась в буйных красках, в ярком солнце, в мощных кронах деревьев, в резкой синеве неба, в картинах лесистых сопок, освещенных закатным или восходящим солнцем, в резкой белизне снега, – вообще в чём-то резком, ярком, здоровом…
А в Питере?
В Питере всё было иначе.
Когда он приехал сюда, то попросту был ошеломлён этим городом. Какой мрачный, какой болезненный город! Странно-красивый, болезненно-красивый! Именно эта болезненность, нехватка чего-то, какой-то существенный недостаток, недоразвитие казались главной, определяющей чертой всего облика города. Чего стоил тольког мрачный тон домов, особенно осенью, в ранние сумерки! А тяжелый колорит улиц, зловещая чернота чахоточных лип, казавшихся обугленными, словно бы после пожара? А знаменитые питерские дворы, «колодцы»? А эти арки, ведущие с улиц в угрюмую глубину дворов, в эти, казалось, звериные норы, в мрачное чрево, в вечную темень, откуда веяло таинственностью нор? А небо, казалось, похороненное под вечными облаками, – небо, цвет которого забываешь и от которого отвыкаешь? А туманы, слякоть, морось, придававшие Питеру ещё более мрачный вид? А эти искусственные, как будто мёртво-уродливые кактусы, наводнявшие квартиры, дома и учреждения Питера?.. Олег никогда себе даже вообразить не мог, чтобы болезненное, а тем более уродливое и мрачное, могло бы со временем показаться ему уже красивым. Но, оказывается, можно влюбиться и в эти туманы, и в морось, и