Но любимой племяннице было не до своей тетушки и уж тем более не до отцовских интриг, которых, сказать прямо всегда хватало – живется министрам не просто. Скрывшись на минуту в отцовской спальне, Полина снова появилась с пакетом на плече. Вскользь поприветствовав ее, племянница тут же припустила легкой рысцой к себе в комнату. Чуть не упала на углу под картинами. Чуть платье свое не порвала. Упала. Рассмеялась, но как-то испуганно. Затем скрылась из вида и медленно-медленно, чтобы не создать шума, закрыла за собой дверь.
О боги, подумала Варвара Петровна, девка растет с присвистом. Обняв дверную ручку, она повернулась обратно к Андрею Львовичу, который остановился в некотором отдалении от щели, в которую старушка глядела.
– Не стыди себя, я вообще его в гости к себе пригласил на барбекю. Такая уж история. И кто я, кто я теперь, бесстрашный клоун?! Главное, чтобы он не узнал, что у меня есть дочь. Как бы чего не вышло. Как бы чего не вышло, Юра! Она единственное, что у меня осталось.
Сквозь щель она плохо видела выражение лица Андрея Львовича, но рассмотреть лучше не пыталась – не любила дерьма. Сжав ручку, Варвара Петровна внимательно слушала и параллельно ломала голову над тем, зачем это Полине понадобилось навестить отцовскую спальню. Не то чтобы она удивилась поведению племянницы, просто Полина как-никак что-то вынесла из отцовской спальни без спроса. Что-то. Да и под платьем у нее что-то зияло – ночнушка. В использовании которой вне пределов дома Варвара Петровна как не старалась смысла не увидела.
Наверное, мода, но с этой молодежью лучше не начинать. Подумала она, также думая, что полосатые ночнушки – это минус двадцать в июле. В наши дни на подобную приманку ни один артист из-за кулис не выйдет. Ну, разве что совсем дурак какой-нибудь, лет сорока, тридцати пяти. С головой в облаках. Скорее, с головой в огне. Не такой уж старый, способный поставлять колечек больше, чем иные восемнадцатилетние конкуренты. Иногда ей за себя очень стыдно. Нервно усмехнувшись, Варвара Петровна подумала, что вряд ли сможет такое безобразие допустить, ну разве что через свой труп. Папики – это еще не хватало. Варвара Петровна высоко уважала мужчин, однако на так называемых папиков глядела с порицанием, подкрепленная стандартами социального строя к которому принадлежала. Думанье всегда вырубает – старушка боролась с самой кошмарной своей фантазией, что-то в этом роде, но только до тех пор, пока Андрей Львович не сказал за дверью голосом, от которого ей стало жутко.
– Ты же понимаешь, он недобиток. Без телефона и подстреленный, еще есть шанс с ним покончить. Прочесывайте поле. Вашу мать, Юра, до ночи чтобы поле было кругом проверенно! Да, штучки три пули всадите, чтобы наверняка. Чтобы постфактум я был спокоен.
От «недобитка» ее передернуло. Потом Андрей Львович как ни в чем не бывало взял газету, свой стакан со стола и вышел наружу. Белокурый, худой, в дизайнерской рубашке стянутой коллекционными запонками, он поглядел на нее взглядом подернутым дымкой бешенства.
– Как и ты здесь? Сделай