класс, когда в голодном, не оправившемся от военных тягот городе поселилось полтора десятка музыкантов с семьями, игравших, по слухам, в шанхайских ресторанах тлетворную «музыку толстых», как назвал ее великий пролетарский писатель Максим Горький. Играть на новом месте тлетворную музыку приезжим запретили, для джазовых оркестров наступали тяжелые времена: вышло знаменитое партийное постановление 1948 года об опере «Великая дружба» композитора Мурадели, в которой, как писали газеты, звучали чуждые нормальной человеческой музыке, режущие слух джазовые интонации и ритмы (В памяти сохранилась сатирическая подпись под снимком Большого театра в публикиции журнала «Крокодил»: «Ишь, от страха обалдели, мчатся вскачь с фронтона слыша опус Мурадели кони Апполона»).
В СССР набирала силу кампания по «выпрямлению саксофонов». Джазовых музыкантов шельмовали со страниц газет и по радио, закрывали дорогу к слушателям. Перестали выпускать выходившие до этого миллионными тиражами патефонные пластинки с записями популярных джаз-бандов Александра Цфасмана и Леонида Утесова. На танцплощадках, в Домах культуры не танцевали больше фокстрот, танго и чарльстон – только «танцы медленного ритма»: вальс, польку, падекатр, падепатинер, падеграс. Как это бывает, страсти со временем поутихли, о Мурадели забыли, джаз мало-помалу стал возвращаться на эстраду, однако с опаской, не мозоля глаза, без прежнего запала – «под сурдинку»…
… Ресторанные музыканты отыграли «Сан-Луи блюз», «Читтанугу-Чу-чу», венский вальс, полечку, сбацали с огоньком по оплаченной заявке гулявшей в углу блатной компании «Мурку», «На сопках Маньчжурии». Двигаясь в обнимку с Юлией в толпе танцующих Цветков решил, что пора закругляться: продолжение вечера было в принципе предсказуемо. За столом она выпила два бокала шампанского, жадно ела, извинялась с нервной усмешкой: «Не успела пообедать… так вкусно все»… Пунцовая, с капельками пота на лбу поднимала глаза от тарелки: испуг во взгляде, беспокойство. Танцевала она плохо – сбивалась с ритма, останавливалась, поправляла то и дело сползавшие наплечники под платьем. Он прижимал ее к себе, тянул пальцы к крепеньким ягодицам, она вздрагивала всем телом, говорила волнуясь: «Пожалуйста, Леша, не надо!»
В мыслях у него было одно: довести ее как можно скорей до общежития.
4.
Жениться на ней он не собирался. Был в угаре от первых дней близости, плохо соображал. Влекло ее тело, податливые мягкие губы, копна падавших на лицо пепельных волос, которые она забавно сдувала в минуты страсти.
Стыдлива была до изумления. Прикрывала впившись пальцами в простыню пушистый лобок, не проявляла инициативы, не кричала от восторга, не билась судорожно в конце акта как другие его женщины – лежала закрыв глаза на измятой постели с запрокинутой головой точно спящая царевна в гробу.
В один из дней пригласила его к себе. Долго тряслись в разболтанном автобусе с продавленными сидениями, переехали по деревянному мосту на ту сторону