В тюрьме у него имелся свой статус, лучше, чем был бы на свободе. Все его пальцы были изрисованы чернилами, и мама, смеясь над чем-то своим, предлагала мне спросить его об их значении, если я увижу когда-нибудь деда.
Теперь мне приходилось спать на кресле-раскладушке с вонючими вспотевшими подушками. Баба Тася обещала, что, когда выглянет солнце, она вытащит их прожариться на улицу. Мне казалось, что если они нагреются, то будут пахнуть только отвратительнее. Я ненавидел каждый день за то, что мне приходится по утрам собирать кровать, несколько раз я пытался забыть это сделать, но баба Тася новый день начинала с проверки.
Мебель в доме была все лакированная, полы покрашены в отвратительный оранжево-коричневый цвет, а все поверхности увязаны бабушкиными салфетками. Под потолком болталась крохотная люстра с цветочным буктиком, и иногда я кидал в нее сжеванными листочками, в надежде сдвинуть эту легкую конструкцию.
Каждый раз, когда бабы Таси не было дома, я лазил во множественные картонные коробки со старыми вещами. Из одной из них я достал кусочек ткани с вышитой птицей с оранжевой грудкой. Я сразу понял, кто это, птичка-зорька. Мама рассказывала мне, как ей хотелось для выступления на льду яркий костюм, и моя бабушка вышила ей зорьку на платье. Мама тут же полюбила эту одежду, и, когда форма стала ей мала, она вырезала птичку прямо с груди. Мама брала ее с собой на соревнования, потому что ей отчего-то почудилось, будто зорька приносит удачу. Много лет после, когда мама перестала заниматься спортом, она постепенно забросила талисман в картонную коробку к ненужным вещам. Она и забыла о нем, но птичка не улетела, чтобы я тоже смог ее увидеть.
Я выбежал с кусочком ткани к бабушке и стал выпрашивать, где у нее инструменты для того, чтобы я мог сделать рамку для зорьки. Она сначала нахмурилась, озадачилась, а потом похвалила меня за инициативу и нашла доску и гвозди.
На следующий день я расправился с рамкой, повесил зорьку над своей кроватью, ожидая удачи, и окончательно заскучал.
Птичка висела над моей подушкой, и я не находил себе занятий, кроме как смотреть на нее. Иногда мне нравилось послушать по радио «Пионерскую зорьку», потому что меня смешило, что мою и мамину птичку зовут так же, а еще из-за того, что там дети рассказывали истории и я чувствовал будто бы свою причастность к ним. По факту я не был одинок, ведь я ездил в школу аж в сам Василевск, но от моих одноклассников я оказался в отрыве. Мне приходилось вставать на целую вечность раньше и нескончаемо долго ехать на автобусе до города, из-за этого я уже приезжал на учебу усталым. Даня и Мишка оставались гулять после учебы, а мне приходилось идти на остановку до Зарницкого, и наша дружба потихоньку растворялась. Другие одноклассники мне стали совсем неинтересны. К тому же я знал, что после Нового года меня переведут в Зарницкую школу.
Несколько раз я выходил из автобуса в Василевске, и, отбившись от толпы, бежал что есть мочи в Малый парк и скрывался там среди елей до конца школьного дня. Но это было холодно и небезопасно, люди могли меня заметить и рассказать моим учителям,