приняли, – пояснил парень и опрокинул на себя третье ведро.
– Понятно, – сказал человек и двинулся дальше.
Он шел по прямой и ровной деревенской улице, обстроенной новыми избами под тесом. В ухоженных палисадниках пенились белым цветом яблони и вишенье. Человек шел, зорко приглядываясь к окружающему небольшими зелеными глазами, и на его хорошем, терпеливом лице отражалась работа мысли. Обогнав человека, проехал крытый брезентом грузовик и круто стал возле сельмага. Водитель выпрыгнул из кабины и сдернул тяжелый, сырой от росы брезент. Из магазина показались два продавца и стали поспешно разгружать машину. На свет появились празднично блестящие калоши, яркие шелка, ситцы, сапоги, картонный ящик с папиросами «Казбек» и другой – с парфюмерией.
Возле грузовика возникла крупная, живописная фигура Надежды Петровны. Человек поглядел на нее и уверенно направился к грузовику.
Одобрительно поворошив пальцами шелка, покомкав ситцы, Надежда Петровна достала из ящика флакончик одеколона, понюхала пробочку.
– Це гарно! Добрый дух от девок будет… «Джиоконда», – прочла она под изображением безбровой женщины, по странной игре судьбы осужденной быть вечной спутницей парфюмерных изделий. – Кто такая?
– Бис ее знает! – равнодушно отозвался шофер. – Мабуть, из бывших.
– Из бывших? Зачем же тогда ее портрет на советский одеколон прилепили?
– Это итальянка Мона Лиза Джиоконда, – вмешался человек. – Портрет ее написал в пятнадцатом веке Леонардо да Винчи, самый великий из всех художников. Считается, что в ее улыбке он запечатлел тайную душу женщины.
– Вон-на!.. А ты кто такой будешь? – потрясенная осведомленностью незнакомца, спросила Надежда Петровна – Заготовитель?
– Вроде того, – улыбнулся человек.
– Наше вам, Надежда Петровна, а с вас магарыч!
Подошла целая плотницкая артель: дед, долговязый парень и мужиковатый подросток. Подошли весело, с улыбочкой.
– Это на каких же радостях? – осведомилась Петровна.
– На тех, что конюшню мы ноне закончили.
– Хватит врать-то! Там еще работать да работать!
– Доделочки – дело плевое, а руки, сама знаешь, золотые, – засуетился дед. – Только уж и ты нашу просьбу уважь.
– Эх, дедушка-дед, – ласково заговорила Надежда Петровна. – Нешто не русский я человек, не понимаю? Всю ночь вы гуляли, в мою партийную честь шкалики опрокидывали. А у нас закон: пей да не опохмеляйся. Вы же народ пришлый, балованный, вам, поди, с утра не терпелось…
– Надежда Петровна!.. – уныло протянул долговязый.
Глаза Крыченковой метнули искру.
– На кого робите? На колхоз робите! Чтоб как в сказке, чтоб как мечта! Тогда приходите – четверть ставлю!..
– Говорил я тебе, Егорка, – пробурчал укоризненно дед обмякшему подручному. – Привык: тяп-ляп да за воротник!..
– Ты еще здесь? – повернулась Крыченкова к «заготовителю». – А чего ты сейчас заготовляешь? Для грибов и ягод рано…
– Я инструктор