и заткнись, если ты с прошлого года закормленный…
Радькин в конце очереди болезненно простонал. Пульсирующее колебание ажиотажно настроенной очереди давило его, плющило, засасывало в себя, точно медузоподобный
организм, переваривающий добычу. «Люди! Люди, – хотелось крикнуть Радькину. – Мы одинаково убоги и зависимы. Мы все – пленники квадратного мышления. Вдумайтесь как я – и вы поймёте, что не в сосисках суть… Это отвлекающий манёвр от взгляда в сущность…»
Поручень турникета у раздаточной стойки вдавился Радькину под ребро. Его замутило от смешанного запаха женских духов, табачного перегара, сырой штукатурки, подгорелого молока.
– Мне не надо сосисек, – замотав головой, сказал он распаренной поварихе с носом-картошкой. – Положите одного гарнира, что ли.
– На-а, бери, – рыкнула та и швырнула на стойку одну из трёх зажатых в пятерне тарелок с порциями сосисок и вермишели. – Буду я тут ради тебя одного суетиться. Всем, значит, давай сосиски – а он один, псих, нашёлся… Двигай дальше.
У Радькина сдавило в висках и весь белый свет, как в уменьшаемой диафрагме, сошёлся на потном лице поварихе с носом-картофелиной. Он не осознавал, что он хочет сделать, ему просто до смерти захотелось, чтобы глазки цвета какашки этой женщины сменили своё нагло- уверенное, презрительно-смелое выражение. Пусть эти глазки испугаются,, удивятся, заплачут. Что угодно – лишь бы изменились.
Держа в фокусе лицо поварихи, он медленно отвёл назад руку, собираясь как можно сильнее шандарахнуть кулаком по раздаточному прилавку, по расставленным на нём тарелкам с кислой капустой, селёдочными кусками, яичными половинками.
В очереди зашумели: «Давай-давай, проходи», на Радькина надавили и пропихнули его дальше в сторону кассы.
– Что у вас? – спросила девушка на кассе, глядя на пустой поднос Радькина.
Радькин посмотрел на неё, не понимая куда делся носик картофелиной, потом сказал сдавленным голосом:
– Три компота, – и двумя руками в пригоршню поставил на поднос три стакана.
6.
В ангаре отдела было пусто и пахло солёными огурцами. В укромном уголке за дверью мышкой притаилась нормировщица Анна Петровна и с аппетитом уминала картошку в мундире с домашними соленьями.
– Что, Арсюш, уже пообедал? – спросила она с набитым ртом.
Радькин ничего не ответил. С лицом безвыразительным, как оплывшая свечка, стоял у окна и смотрел на улицу.
– Ты чего такое говорил о вражеской организации? Это про кого, про Америку, что ли?– Пошутил или в самом деле такие страсти творятся?
– Ням-ням-ням, – повернув голову к Анне Петровне, серьёзно проговорил Радькин.
Замерев с поднесённым ко рту половинкой огурца, Анна Петровна обиженно захлопала глазами.
– Арсюша, ба-а… Уж от тебя такого воспитанного молодого человека я не ожидала такого хамства… Из-за премии расстроился, да? Я понимаю и сочувствую тебе. Но ты же сам виноват…
– Я виноват?.. Кто виноват?! – обернувшись,