февральский холодный, серый без просвета день, с низким небом, серым, плотным, оно легло на город и придавило его, раскачивались чёрные ветки, мерно, мёртво стучали, ломались, безуспешно хватаясь за небо, пытались остановить тяжёлый февральский ветер, он не давал дышать, забирался простудой всюду: под одежду, в рот, в нос, в лёгкие, холодил глаза.
Она гуляла со своими двумя мальчишками в Сокольниках. Снег тяжёлый, крупнозернистый, серый, лежал как могильная плита. Вокруг стволов ветер выдул глубокие воронки, из них сквозь чёрный лёд смотрела застывшая на полпути к смерти земля, и деревья мёрзли, только куда им деваться, надо стоять, где выросли. Она даже позавидовала им, сильные, выстоят, не то, что она, она уже не знала, в чём душа держалась, знала, конечно, но так получилось, что она сама-то здесь, а её душа – в другом месте. С другим мужчиной. И у неё чувство, что она живет без души и без сердца, как будто их у неё украли, нет, не украли, сама отдала, бежала за ним да ещё просила: возьми, пожалуйста, только возьми, а то умру. Не взял. Вот, кажется, и умерла.
По снегу ветер гнал, пересыпал, нехотя играл почерневшими иголками, чешуйками шишек, расшелушенными птицами и белками, и кучками гнилого мусора из семян и скелетов листьев.
Любителей погулять в такой хмурый холодный день было мало. Редкие старые лыжники да ещё в проруби на четвёртом пруду моржи, и всё. И она одна на горке. А ей даже жарко. Побегай в горку с двумя пацанами на санках – вспотеешь! Ветер давит в грудь, такой сильный, упорный, унёс бы, опрокинул, завалил снегом, убаюкал, усыпил, незаметно убил, если бы не мальчики, они как два поплавка, не дают утонуть в снегу, в холоде, в нелюбви. Она прислонилась к чёрному стволу и с тоской смотрела на ровное серое низкое небо, на серый снег, на протоптанную дорожку, на лыжню рядом с ней, на задохнувшийся, укрытый снегом пруд с крутыми берегами, в её детстве про него рассказывали страшилку, что там утопилась девушка. Дует ветер, качаются, глухо стучат ветви.
В пруд с берега вдаётся площадка, цемент местами раскрошился и по ребру торчат кирпичи, старые, красные, как подвяленное февральским ветром мясо. Под площадкой лёд подтаял, там труба, по ней из пруда, где плещутся моржи, он выше, течёт вода в пятый пруд, где утопилась девушка, и где на оголившемся мясе кирпичей стоит она, и так ей тошно, что пёрышко пролетающей вороны чёрное, небольшое, невесомое антрацитово-блестящее пёрышко может нарушить хрупкое равновесие. Упало. Закувыркалось, подлетая, подхваченное ветром.
Она вытащила из ребра площадки кирпич и разбила ей голову. Попала по левому виску, естественно, она же правша, кости пористые, мягкие, ей ведь всего-то два с половиной года, пробить легко, на втором ударе рука дрогнула и кирпич, уже окровавленный, попал в глаз, ещё удар, ещё, сколько, она не считала, била, пока площадка не стала красной, красный снег сползал в пруд, в полукруглую лунку вокруг трубы из верхнего пруда в нижний, туда же она сбросила тело: в тёмную, тяжёлую как расплавленный хрусталь, воду; окровавленная голова с налипшими