вдруг убываем, забыв возвратится обратно,
но дух остается: блуждает по дому зловеще,
срывается с крыши, и что-то бормочет невнятно.
В часах отдыхает кукушка, уже не мгновенья
считая, а вечность, и ночью – неясно, откуда,
вдруг кто-то печально вздыхает о том человеке,
что жил тут когда-то, и ждал запоздавшего чуда.
И все так спокойно, задумчиво и величаво,
что даже не верится в гомон и шум торопливый,
оставленный здесь, над заросшей полынью канавой,
над этой ольхою, над этой опавшею сливой.
Но, кажется, все еще ждет своего воскресения
мой призрак печальный, такой одинокий и давний, —
и смотрит устало, и жмурится от сотрясения,
когда пьяный ветер ломает тяжелые ставни.
«Трава пастушья сумка загадочна…»
Трава пастушья сумка загадочна – ее треугольные листья действительно напоминают холщовую сумку за спиной. Она неприметна – растущая вдоль тропинок, у забора, у моего дома. Но я люблю ее, – потому что по ней ходит почтальон, приносящий мне твои письма.
«Когда закончится игра и ветер станет горше меда…»
Когда закончится игра и ветер станет горше меда,
когда мы выглянем во двор – и станем старше до утра,
придет извечная пора – неторопливая погода
нам скажет медленно: пора! Пора, пора, мой друг, пора!
Мы будем медленно кружить в каком-то сумеречном вальсе,
мы будем медленно расти, – не как грибы, а как-то вбок,
и станем деревом листвы, сомкнем прозрачные запястья,
и словно белка по стволу – по побережью прыг да скок.
А если ветреный гусляр заметит нас в долине зыбкой,
у моря, где растет женьшень, у моря, где растет айва,
мы скажем: «Здравствуй, наша тень!», и одарим ее улыбкой,
и станем белой пустотой, как трын-трава, как трын-трава!
«Вечер близок, путь далек…»
Вечер близок, путь далек,
вдалеке за лесом
еле-еле уголек
тлеет под навесом.
Не видать вокруг людей,
звезд льняно мерцанье.
Только ржанье лошадей,
да коров мычанье.
Только черные поля,
звезды в небе синем…
Вот и вся моя земля,
вся моя Россия.
«Расшумелся ливневыми склонами…»
Расшумелся ливневыми склонами,
расшептался с ветром старый сад,
где в тени, под листьями зелеными
фонари заветные висят.
Где ручьев студеные излучины
огибают зарево колонн,
И ветвями черными закручены
вихри яблок, взятые в полон.
Вырастает сумрачное крошево
облаков, и сновидений горсть
прямо в синий сумрак неба брошена,
и по саду бродит поздний гость.
Заповедны круглые строения,
хрупких яблок сладок аромат,
и стоят