растворяешься, и украдкой
звезды собираются в сплошные грозди.
Будто сон – последствие, жизнь – спасение
в этом небе сказочном, глухом и кротком,
словно есть осмысленность, и воскресение
станет только вехой на пути коротком.
«Сколько белых деревьев в моем окне…»
Сколько белых деревьев в моем окне…
В этой старой деревне неясно мне,
сколько лет будет длиться седая тьма.
я устал, я схожу с ума…
Все еще повторится, и будет вновь,
незнакомые лица придут из сна.
А мне все еще снится твоя любовь.
И ты одна…
Ах, какими снегами разлучены,
сколько было на свете времен весны…
Сколько лет все пою о тоске земной —
тебе одной…
Зачарованный ветром, закружен мглой,
все шагаю по свету под стужей злой,
все ищу то окошко в пустой избе
что ведет к тебе.
«Ты только не спеши, заведомою ложью…»
Ты только не спеши, заведомою ложью
не разбавляй глухой огонь своей души.
Иди себе во тьму, сквозь лес, по бездорожью,
но только не спеши, но только не спеши.
Ты знаешь весь набор своих волшебных красок,
ты слышишь перебор серебряной воды,
а лишь настанет ночь – и мир померкнет сразу,
и темная вода сотрет твои следы.
Останется лишь миг, тобою сотворенный,
всего лишь только миг – в бескрайности времен,
всего лишь только миг – тобой запечатленный,
всего лишь только миг, всего лишь только сон.
И канет в пустоту очередная веха,
и всю свою любовь, и веру затая,
исчезнешь навсегда – останется лишь эхо
за гранью пустоты, за гранью бытия.
Но станет новый день задумчивей и строже,
когда услышит зов в неведомой глуши,
и будет старый век счастливей и моложе,
ты только не спеши, ты только не спеши…
«Здесь рыжие лисы, мелькнув, исчезают в воротах…»
Здесь рыжие лисы, мелькнув, исчезают в воротах,
и тысячелистник на взгорье стремится упрямо,
а я все стою, и мне все не хватает чего-то,
и спать не иду, даже если зовет меня мама.
Ах, мама, здесь лисы крадутся в соседний курятник,
ах, мама, здесь столько пахучей полыни и кашки,
ах, мама, я рыцарь, – с крапивой воюющий ратник,
во имя травы череды и пустынной ромашки.
Я яблонный хворост сегодня зажгу на опушке,
я майских жуков на березе моей сосчитаю,
а полночь придет – и я белою дымкой растаю
в заросшем саду, где уныло бормочут лягушки.
«Живешь ли ты в дебрях осенних, у самого синего моря…»
Живешь ли ты в дебрях осенних, у самого синего моря,
плутаешь по следу оленя в холмах полуночных, —
а все возвращаешься к дому на каменном взгорье,
среди опустевших садов и канав водосточных.
Ты